Завещание фараона
Шрифт:
Атрид ощутил неповторимость момента.
— Почему? — тоже очень тихо и серьезно спросил он.
— Не заставляй меня говорить это, Атрид… — потупилось золотоволосое чудо.
«Именно сейчас!» — понял Агамемнон.
— Агниппа, я давно хотел тебе сказать… — начал он. — Видишь ли… Ты, наверное, заметила… Как лучше выразиться, не знаю…
Он замолчал. Даймос, идти в атаку на персидские сотни было легче!
Агниппа тоже молчала, не поднимая глаз. Только румянец на ее щеках то полыхал, то сменялся бледностью.
Она ждала.
Ветер шелестел листьями, качал цветущие ветви.
Агамемнон сделал над собой героическое усилие и снова заговорил:
— Ты, наверное, поняла, догадалась, что… — Юноша сбился, а потом решительно тряхнул головой. — Что я испытываю к тебе. Я люблю тебя! Теперь… Теперь можешь делать со мной что хочешь! — Атрид покаянно повесил голову. — Одно твое слово — и я исчезну навсегда из твоей жизни. Но если…
Ее легкая ладонь легла на его губы, прерывая эту сумбурную речь. Агниппа подняла голову и смотрела на него с едва заметной, нежной улыбкой.
И глаза ее светились счастьем.
Она медленно подошла к нему вплотную.
Атрид, замерев, белый, как мраморная статуя, молча глядел на нее, ожидая, что она скажет.
— Я так долго ждала этих твоих слов, Атрид, — тихо произнесла Агниппа. — Потому что для меня в целом свете тоже нет никого дороже, чем ты. Я люблю тебя!
Весь мир исчез для них. Остались только он и она. В глазах Агниппы Агамемнон читал бесконечную любовь и нежность — и невероятное, огромное счастье, которое переполняло и его самого.
Он обнял девушку и бережно привлек к себе, а Агниппа, закрыв глаза и слегка запрокинув голову, подставила ему губы для поцелуя…
С этого дня Мена стал замечать, что отношения их постояльца и Агниппы разительно изменились. Раньше девушка избегала молодого человека и очень редко разговаривала с ним, теперь же, по вечерам, когда Атрид возвращался с работы, они часто садились вместе на крылечке и болтали о сущих пустяках — умолкая, стоило Мена выглянуть к ним за двери. После ужина юноша вставал и уходил «немного прогуляться», а минут через пятнадцать, накинув от вечерней прохлады химатион[1], выходила и Агниппа — «к подруге».
Хотя никаких близких подруг у нее в округе не было — ведь вряд ли сплетницу Меропу царевна считала таковой…
Мена лишь усмехался про себя. Словно он не понимал! Старик уже серьезно подумывал, не пора ли копить на свадьбу.
Он знал, где встречаются влюбленные. Лазутчик фараона считал бы себя плохим отцом, если бы пару первых раз тайком не проследил за этими встречами. Лишь убедившись, что Атрид ведет себя с девушкой благородно и дальше поцелуев дело не заходит, египтянин стал позволять им действительно оставаться наедине. Воистину, с этим парнем его дочка находилась в полной безопасности!
Он не ошибся в нем.
Молодые люди встречались в небольшой рощице за городом, и Мена было легко различить между деревьев и красный химатион Агниппы, и белую тунику Атрида. Разумеется, старик ничего не сказал ни юноше, ни, тем более, своей приемной дочке. Да и возвращались эти голубки не вместе, а поодиночке: Агниппа раньше, «из гостей», а Атрид минут на пять позже, «с прогулки».
Причем даже первая стража, чье время от заката до полной темноты, не успевала закончиться[2]. Ну как тут ругаться?
Да и надо ли?
Агниппа просто светилась от счастья, хотя ее и настораживала тень, временами набегавшая на лицо любимого. Казалось бы, они мило сидели под деревьями, шутили и болтали обо всем на свете, обнимались и целовались… но нет-нет, и какая-то непонятная тревога и боль появлялись в его глазах. Атрид неожиданно умолкал и, закусив губы, устремлял взгляд в пустоту.
Это тревожило, а иногда и пугало.
— Ты что-то скрываешь от меня, — дня через три не выдержала девушка, мягко тронув Атрида за щеку и повернув к себе его лицо, когда он снова столь загадочно задумался. — Тебя что-то тревожит.
Молодой человек попытался улыбнуться.
— Тебе показалось.
Агниппа покачала головой.
— Ты просил не лгать тебе… а сам мне лжешь. Сюда добрались твои враги из Беотии? Они видели тебя? Угрожали тебе? — с тревогой допытывалась она.
Атрид тяжело вздохнул.
— Нет… Ничего подобного. Не волнуйся.
— Тогда что?
Агамемнон натянул на губы улыбку.
— Ты ведь тоже не все открываешь мне, золотоволосое чудо, — отшутился он. — Та пряжка драгоценная, твое прошлое… Я больше не допытываюсь ни о чем, ведь так?
Агниппа посмотрела на него внимательно и серьезно, даже строго. По ее лицу бежали тени от листьев — сквозь листву еще сочился медовый свет уходящего солнца.
— Хорошо, — очень спокойно сказала она. — Если я тебе все открою, скажешь ли ты, что тебя беспокоит?
Атрид не выдержал ее взгляда и отвел глаза. Ему мучительно хотелось узнать ее тайну, но тогда пришлось бы открыть ей и свою, признаться в том, кто он. Как золотоволосое чудо отнесется к такому?
К такой беззастенчивой, бесконечной лжи!
— Н-нет, Агниппа, не говори ничего, — тяжело вытолкнул он. — Я не хочу… не могу тебе сказать! Но поверь, ничего плохого в моем секрете нет!
— Я верю, Атрид, — печально ответила девушка, опуская взгляд. — Мне просто хотелось, чтобы между нами не оставалось недомолвок. Вот и все…
Вся душа Атрида перевернулась при этих словах. Ведь ему хотелось — до боли хотелось! — все открыть любимой, во всем признаться, чтобы… но как даже мечтать о таком?.. возвести ее на престол Эллады…
Секунду поколебавшись, юноша небрежно, как бы между прочим, спросил: