Завещание Императора
Шрифт:
Швейцар семенил по парадной лестнице, указывая им дорогу. Однако без участия швейцара дубовая дверь апартаментов распахнулась и навстречу им вышел светящийся улыбкой довольно молодой, холеный, тоже с пикастыми усами, господин во фраке, на котором горели алмазами высшие ордена нескольких держав.
Ничуть не смущаясь своего странного вида, Herr Oberst отдал честь и отчеканил:
— Herr der General! Der Auftrag ist erledigt. Der Bericht wird gewahrt sein. Lassen Sie zu, sich in Ordnung zu entfernen und zu fuhren? [71]
71
— Господин генерал! Поручение выполнено. Отчет будет предоставлен. Разрешите удалиться и привести себя в порядок? (нем.)
— Ja, der Oberst, — кивнул господин, — haben Sie gut gearbeitet. Gehen Sie, sich zu erholen. Das Vaterland wird Sie nicht vergessen. [72]
— Ich diene dem Kaiser und dem Vaterland! [73] – каким-то образом ухитрился клацнуть о пол войлочными тапками Herr Oberst и, по-парадному печатая шаг, что при его нынешнем одеянии выглядело несколько комично, удалился в ему лишь одному ведомом направлении. За ним по мраморному полу, как заячий след по снегу, обозначали путь крупные капли крови.
72
— Да, полковник, вы хорошо поработали. Идите отдыхать. Отечество вас не забудет. (нем.)
73
— Служу кайзеру и отечеству! (нем.)
Дождавшись, когда тот уйдет, улыбчивый генерал в штатском обратился к фон Штраубе на превосходном русском языке, без малейшего акцента:
— Разрешите представиться, господин лейтенант. Я военный атташе посольства его величества кайзера Вильгельма, генерал-майор, граф Карл фон Валенрод. Кое-что мне известно о ваших последних злоключениях, да и не только об этом. Кстати, своему освобождению вы отчасти обязаны и мне. Однако прежде, чем мы продолжим наш разговор, я полагаю, вам хотелось бы прийти в себя, принять достойный офицера и дворянина вид. Мой дом в вашем распоряжении. Здесь вы в полной безопасности, под защитой кайзера. Ванну уже готовят. Белье и платье, уж не смущайтесь, мой друг, вам предоставят из моего гардероба, все новое, ни разу не надеванное. Брадобрей тоже ждет. А затем я попытаюсь ответить на все ваши вопросы, вы же, — если сочтете нужным, — на мои. Покуда – желаю отдохновения. До скорой встречи, мой друг.
За спиной у фон Штраубе уже стоял безмолвный лакей с банным халатом наготове.
Через какой-нибудь час фон Штраубе, одетый по последней парижской моде, свежевыбритый, благоухающий дорогим одеколоном, сидел в дорого и со вкусом обставленном кабинете военного атташе. В глубине стоял уже сервированный столик с яствами и вином, но хозяин кабинета не торопился к нему приглашать. Покуда он указал фон Штраубе на кресло против себя. Вид у генерала Валленрода теперь был уже не прежний, радушно-лучезарный, а задумчивый и даже, как показалось, немного неуверенный.
— Знаете, лейтенант, этот разговор несколько необычен для меня, — сказал атташе. — Полагаю, вы догадываетесь, что, при моей профессии, всякая тайна не есть что-то экстраординарное. Проникновение в тайны для разведчика такое же ремесло, как, например, для плотника забивание гвоздей. Мои же ремесленные навыки на сем поприще были высоко отмечены не раз. Я имею в виду не только это, — он указал на грудь, украшенную орденами, — а еще и шесть смертных приговоров, вынесенных мне рядом держав, включая сюда самые изощренные виды казни, как то: вытягивание жил (в Китае) и посажение на кол (какая мерзость! — в Турции), но, как изволите видеть, пока что не приведенных в исполнение. Иные романтические натуры, в особенности господа литераторы, ищут в этом ремесле нечто необыкновенное… "Рыцари плаща и кинжала…" Черт побери, глупей определения не придумаешь!.. Да, конечно, бывают ситуации из ряда вон. Когда надо, например, посадить самку скорпиона в сандалию старшего сына индийского раджи (вы, надеюсь, слыхали?) или с пятисот ярдов подстрелить из арбалета с отравленной стрелой одного китайского мандарина. Упомяну, сколь сие ни отвратительно, бегство через выгребную яму из румынской тюрьмы; в сравнении с этим ваш сегодняшний побег из "Тихой обители" – не более чем детская забава… Но все это – лишь крохотные элементы профессии; главное, клянусь вам, не это, совсем, совсем не это!..
— Что же, в таком случае? — спросил лейтенант, чтобы прервать затянувшуюся сверх меры паузу.
— Вот! — воскликнул Валленрод. — Вот! Вы сами же и предвосхитили мой ответ! Главное – терпение! Умение выдержать паузу и дождаться, когда ваш vis-a-vis сам задаст свой вопрос! Человек, — а я это давно для себя установил, — слаб и самовлюблен. Он любит говорить, самовыражаться, а отнюдь не безмолвствовать как кукла. Посему, его основная подсознательная цель – спрашивать, и, в конечном счете, самому же отвечать на собственные вопросы! Моя же задача, в этом случае, — молчать, изображать знаки удивления, даже, по возможности, восхищения на лице; рано или поздно собеседник сам выложит все свои тайны, за которые при грубом натиске не расплатишься порой и миллионами… Что же касается вашей тайны, мой друг, то она совсем иного рода; отсюда и моя некоторая беспомощность. Все мои методы, выработанные годами труда и наблюдений над самыми разными людьми, в данном случае оказываются бессильны. Вся беда состоит в том, что вы, боюсь, и сами не ведаете, в чем суть, в чем истинный, глубинный смысл той тайны, которую вы в себе с некоторых пор храните. Поэтому ваша (если я даже ее добьюсь) разговорчивость не приведет ни к чему, кроме хаоса бессмысленных звуков, то есть увеличения беспорядка в мире, которого и так, ей-Богу, достаточно. Я бы хотел, вопреки моим правилам, действительно, вступить с вами в разговор – в разговор двух людей, пока мало что понимающих, но ищущих истины, которая, в таком случае, быть может, где-то, глядишь, нечаянно и обретется.
— И – о чем же вы хотели бы вести подобный разговор? — спросил фон Штраубе.
— Мы, я смотрю, как бы поменялись местами, — наконец снова улыбнулся генерал. — Вы спрашиваете – я отвечаю… Что ж, в данном случае не вижу ничего дурного в такой перемене ролей. Попробуем разговорить друг друга. Признаюсь вам откровенно, ни одно предыдущее задание не вызывало у меня подобной растерянности. Обладай вы, например, секретом производства нового вида пороха или там какой-нибудь самоходной артиллерийской установки – у меня с вами, уверяю вас, не было бы хлопот; но ваша тайна, если я верно понимаю, иного, мистического, пожалуй, свойства. Ничего подобного в моей практике досель не бывало. Она касается скорее Судеб Мира, нежели дивизий и корпусов. Тайна, если угодно, всеобщего переустройства. И беда, если ею завладеет кто-то, кому, по его человеческой природе, назначено меньшее!
— Например, меньшее, чем назначенное графу и генерал-майору кайзера Вильгельма? — попытался сыронизировать фон Штраубе.
— Ах, граф и генерал-майор – это, в самом деле, еще не худшее! — вполне серьезно отозвался Валленрод. — Знаете, кого я гораздо больше боюсь?
— И кого же?
— Ефрейторов!
— ?!
— Да, да, мой друг, именно ефрейторов! При условии все более ширящейся демократизации нашей жизни (увы! — вашей, российской, также), — представьте себе на миг, что до власти дорвется какой-нибудь самый что ни есть замухрышка-ефрейтор – однако, знающий, КАК ПЕРЕУСТРОИТЬ МИР!.. ("Нечто подобное, — отметил про себя лейтенант, — кажется уже давеча говорил подвыпивший Коваленко-Иконоборцев".) Кстати, — продолжал граф, — одна небезызвестная и мне, и вам дама (к слову, иногда величавшая себя чуть ли не герцогиней) тоже под конец взяла на вооружение этот фельдфебельский бред: о превосходстве расы, о белом сверхчеловеке. Когда в человеке нет истинного аристократизма, скажу даже, некоторого вполне полезного высокомерия, проявляющегося в уважении к собственному "я", то он неминуемо хватается за обобщенные категории: нация, раса. Боюсь, все наши унтеры таковы… Или взять вашу державу… У вас, конечно, ефрейтор не пробьется, вы – нация говорунов… Ну, допустим, какой-нибудь краснобай, приват-доцентик юстиции… Или там – из революционистов, непременно с юридическим образованием, но тоже, разумеется, знающий – КАК! Уж они-то обустроят мир! Не хотелось бы дожить до того часа!.. Впрочем, это опять-таки небольшое отступление. Моя профессия учит, что факты – прежде всего, так что перечислю сначала именно факты. Итак: вы прикосновенны к некоей тайне, столь грандиозной, что многие сильные мира сего вдруг начали проявлять к вашей в сущности весьма скромной персоне пристальнейший интерес… — Не дожидаясь ответа, поспешно продолжил: – Нет-нет, я не пытаюсь вырвать из вас эту тайну, во всяком случае – пока. Кстати, я не уверен даже, что вы сами до конца ее знаете. Молчите, коли угодно… Теперь – далее. Все, кто так или иначе догадывались о существовании вашей тайны, довольно быстро покидали наш бренный мир…
— Кого, например, вы имеете в виду? — спросил фон Штраубе. Сам он, во всяком случае, мог уже назвать Бурмасова и князя Завадовского, чья отрубленная голова нет-нет да и возникала опять перед глазами.
— Называйте сами, а я буду отвечать, — сухо предложил Валленрод. — Так оно и для вас будет, я полагаю, будет выглядеть достоверней.
— Ну, допустим… — принимая условия, сказал фон Штраубе. — Допустим, некая дама…
— Мадлен, Софи, Виола, Шамирам… ладно, жизни не хватит перечислять. Она?
— Мертва, — так же сухо сказал Валленрод. — Позавчера вечером убита подсвечником в своем нумере гостиницы. Впрочем, тут и без вашей тайны могло бы обойтись; однако все же – так или иначе… Далее?
— О, боже! — воскликнул лейтенант.
— Только, прошу, без эмоций, а то совсем раскиснете к концу. Далее, прошу вас.
— К примеру, ее сообщник, действительный тайный советник… я его про себя называю…
— Хлюст, — подсказал все откуда-то знавший Валленрод. — То бишь граф Роман Георгиевич Хлюстов.