Завтра, завтра, завтра
Шрифт:
Она жила с Довом уже десять месяцев, когда неожиданно на станции метро встретила Сэма. Она сразу выделила его из толпы: мальчишеская фигурка в мешковатом пальто, шаткая, но уверенная походка, прямой, целеустремленный взгляд. Сэм, кто же еще. Она ни капли не сомневалась, что он ее не заметит. Оглядываться – не в его характере. И ее это радовало. Он нисколько не изменился. Остался таким же, каким и был, совершенным и чистым. Юным. Не наделал глупостей, которые наделала она. По сравнению с ним она чувствовала себя дряхлой и изнуренной старухой. Стоит ей открыть рот, и он сразу распознает всю глубину ее отчаяния. Ее отчаянного падения. И вдруг он оглянулся. И позвал ее. Но она даже не
И тогда он заорал во всю глотку:
– СЭДИ МИРАНДА ГРИН! ТЫ УМЕРЛА ОТ ДИЗЕНТЕРИИ!
Она могла наплевать на Сэма, но не на этот властный, идущий из детства, их общий тайный призыв. Приглашение к игре.
Она обернулась.
Уезжая на зимние каникулы в Израиль, Дов предупредил Сэди, что звонить и писать будет редко.
– Сама понимаешь – семья.
– Да все нормально, – успокоила его Сэди, хотя ничего нормального в этом не находила.
Но она держалась, прикидываясь классной девчонкой. Классные девчонки не заморачиваются, когда их любовники уезжают на зимние каникулы проведать живущих отдельно от них жен. Она обязана быть классной, иначе Дов ее бросит и у нее разобьется сердце. Сэди больше не представляла жизни без Дова. Оглядываясь назад, она понимала, в каком беспросветном одиночестве прошли для нее полтора года обучения в МТУ до встречи с Довом. Она ведь так и не завела друзей. И когда ее другом стал Дов, Сэди расцвела. Преобразилась. Подобно светлому и теплому лучу солнца он отогрел ее, осветив все вокруг. И она воспарила. Зажглась. С Довом она обсуждала игры. С Довом делилась наболевшим. Никого не было лучше и прекраснее Дова. Да, она любила его. А еще он ей чертовски нравился. И, находясь рядом с ним, Сэди чертовски нравилась самой себе.
Правда, с недавних пор ей постоянно мерещилось, что Дов теряет к ней интерес. И она лезла из кожи вон, чтобы разжечь в нем былую страсть. Со вкусом приоделась. Модно подстриглась. Обзавелась кружевным бельем. Стала знатоком вин, проштудировав посвященную им книгу, чтобы не ударить в грязь лицом на романтическом ужине, который они, давние возлюбленные, когда-нибудь непременно устроят. Однажды Дов мимоходом посетовал, что американские евреи на удивление мало знают об Израиле, и она прочла другую книгу, про создание Еврейского государства. Теперь, если бы зашла речь об Израиле, она с легкостью поддержала бы разговор. Но все было втуне.
Дов постоянно к ней придирался. Если она целый день не отрывалась от какого-нибудь романа, он пенял ей: «В твои годы я программировал без продыху». Если она мешкала с работой, которую он ей задавал, он ворчал: «Ты выдающаяся, Сэди, но жутко ленивая». А ведь ей приходилось не только помогать ему писать игры, но и учиться. Но всякий раз, когда она указывала на груды учебников и конспектов на столе, он презрительно отмахивался: «Не смей жаловаться. Никогда-никогда». Или цедил сквозь зубы: «Вот поэтому я и не связываюсь со студентами». Если она восхищалась игрой, которую Дов не одобрял, он обрушивался на нее с критикой и с пеной у рта доказывал, почему эта игра никуда не годится. Впрочем, это касалось не только игр, но и фильмов, и книг, и произведений искусства. Дошло до того, что Сэди уже не осмеливалась высказывать собственное мнение и интересовалась только мнением Дова: «Что скажешь, Дов?»
Она держалась, притворяясь классной девчонкой. Ведь она – пассия. «А все пассии – классные», – подумала Сэди и горько рассмеялась. Так оно и бывает, когда играешь по чужим правилам: питаешь иллюзии, что у тебя есть выбор, хотя никакого выбора у тебя нет.
– И над чем же наша умница потешается? – полюбопытствовал Дов.
– Да не над чем. Позвони мне, когда вернешься.
Сэди улетела в Калифорнию и все каникулы хандрила и молчала. Ее без конца знобило, на нее постоянно накатывали усталость и изнеможение. Целыми днями она валялась в кровати под одеялами в цветочек и листала потрепанные детские книжки.
– Что случилось? – спросила Алиса, студентка-первокурсница медицинского факультета Калифорнийского университета в Лос-Анджелесе. – Мы волнуемся.
– Ничего. Наверное, подхватила какую-то инфекцию в самолете.
– Не смей меня заражать! – испугалась Алиса. – Болезнями я сыта по горло.
Теперь Алиса боялась пропустить из-за болезни даже один день жизни.
Сэди не собиралась ни с кем из семьи обсуждать Дова. Даже с Алисой. Возможно, особенно с Алисой. Алиса, как и бабушка, питала стойкую неприязнь к двусмысленным жизненным ситуациям, в которых сам черт не разобрал бы, что хорошо, а что – плохо.
Алиса внимательно оглядела Сэди и пощупала ее лоб.
– Температуры нет, но выглядишь ты неважно.
Сэди решила переменить тему.
– Не поверишь, кого я случайно встретила на станции «Гарвардская площадь».
В конце концов именно Алиса наябедничала Сэму про «Дневник добрых дел». Алиса божилась, что сделала это из лучших побуждений, а вовсе не из ревности, и Сэди ей верила. Однако все в их семье помнили, как Алиса закипала от ярости всякий раз, когда Сэди отправлялась в больницу «работать на благо общества», и как желчно отозвалась она о награде, полученной сестрой в синагоге.
За три месяца до бат-мицвы Сэди Алиса наскочила на Сэма в больнице, где проходила рутинную процедуру, сдавая контрольный анализ крови, – лейкемия не беспокоила ее уже больше года. Сэму же предстояла очередная операция. Они не очень хорошо друг друга знали, но даже то малое, что Алиса знала о Сэме, ее совершенно не радовало. Она полагала, что Сэди обзавелась довольно странным приятелем. Отчасти в этом была виновата и сама Сэди. Она всячески мешала сестре познакомиться с Сэмом, заявляя, что никакой он не друг, и упирая на свою благотворительную миссию. «Я вожусь с ним из жалости», – убеждала она Алису. Какая-то часть души Сэди восставала против знакомства Алисы и Сэма. Она не хотела, чтобы сестра высказалась о ее друге так же откровенно и жестко, как она высказывалась о других ее друзьях и одноклассниках. Алиса была умна, но холодна и рациональна, и годы болезни только усилили ее черствость. Сэди не желала, чтобы ее сестра препарировала Сэма, как лягушку, рассматривая его под микроскопом своих колючих и безжалостных глаз.
Поэтому, когда Алиса увидела Сэма, она сделала вид, что его не заметила. Но Сэм приковылял к ней.
– Ты сестра Сэди? – спросил он. – А я Сэм.
– И так знаю, – фыркнула Алиса.
Детский ортопед, один из многочисленных докторов Сэма, заприметив двух болтающих ребятишек, обознался, приняв Алису за Сэди, вечно мелькавшую в больнице, и весело поздоровался:
– Привет, Сэм! Привет, Сэди!
– Доктор Тибальт, – поправил его Сэм, – это не Сэди, это ее сестра Алиса.
– Ах да! – засмеялся доктор. – Но вы так похожи.
– Разумеется, – чопорно отозвалась Алиса, – только я на два года старше и волосы у меня прямые. Но главное наше отличие в том, что я не таскаюсь везде и всюду с «Дневником добрых дел» и не веду учет потраченного на благотворительность времени.
На том разговор и кончился, и медсестра позвала Алису в кабинет для забора крови.
– Увидимся, Сэм, – бросила Алиса через плечо.
Тем же вечером Сэм позвонил Сэди домой.
– Повстречался в больнице с твоей сестрой, – доложил он.