Зеленый луч №3 2018
Шрифт:
А в остальные вечера им приходилось довольствоваться тем, что они сидели на ступеньках крыльца, держа на коленях мисочки, наполненные малиной, или обняв тазики с червивыми яблоками, и слушали тот же фильм, благо звук был очень громким.
Вот так, когда они сидели и лакомились вишней, и пришла телеграмма о том, что родители возвращаются. Ирина бурно расплакалась. И все решили, что она плачет от радости. Она же никому-никому, даже самой себе никогда не призналась, что плакала от страха. Она испугалась, что ее увезут отсюда и она никогда больше не увидит Виталика.
После сигареты спать захотелось еще
С этим бадиком ее рано ослепший прадед покорял навеки исчезнувшее из видимости пространство. Сначала – хорошо протопленное, пропахшее кислой капустой и тыквенной кашей пространство большого деревянного дома. Затем, как только потеплело, он оставил это пространство, оставил так и не покоренным, и вышел в огромный сад, где, как ему казалось, было светлее, а значит, и покорить его будет легче, быстрее, и вообще – возможно будет покорить хоть когда-нибудь. А за ворота он так и не вышел. Боялся безграничного пространства. Боялся, что раз не во что будет упереться бадиком (ни стены тебе, ни забора), он уйдет на край света и не найдет дороги обратно.
Пространство не только почернело для него, оно еще и как-то расшаталось, стало неустойчивым и зыбким. Оно могло ни с того ни с сего вдруг уйти из-под ног, выскользнуть из рук, стереться из памяти. Прадед покачивался, частенько тяжело вздыхал, страдал головокружениями.
Он вдруг перепутал ночь и день и стал бродить по ночам, покрикивая на собаку, что неизменно юлила перед ним, мешая передвигаться, но сжаливался, опускался на одно колено и гладил на ощупь мягкую черную Чапу, до которой никому в целом свете не было дела. И она любила его все сильнее и каждый раз при виде его бросалась ему под ноги, ему, преклонявшему перед ней колено.
А днем, когда все толклись в саду, он сидел на ступеньках крыльца и плакал, думая, что его никто не видит.
Чуть позже он стал путать сон и явь и доверительно сообщал всем за ужином: «Мне кума деньги дала». Или приставал ко всем, опять-таки за столом: «А где шапка, что сестра мне вчера подарила?»
Во сне ему все время что-то давали – конфеты, пироги, крашеные яйца… Только в самом последнем его сне у него отняли: перед самой смертью его отняли у него самое ценное – бадик. И он сильно кричал тогда во сне…
Поначалу все верили и даже бросались искать подаренные ему во сне вещи. Потом, расспросив и куму, и сестру, испугались, думали, что сошел с ума. Но так как больше странностей за ним не замечали, успокоились, привыкли и даже стали подыгрывать ему, отвечая: «Завтра найдем» или «Соседу отдали». И он еще больше запутался – где сон, а где настоящая жизнь.
С течением времени он вернулся в реальность и даже стал помогать по дому.
Он выходил в сад, поднимал вверх бадик, зацеплял им ветку и с испуганным лицом тряс ее, втянув голову в плечи, стойко перенося удары посыпавшихся груш или яблок. Опускался на четвереньки и ползал, шаря вокруг себя дрожащими руками, собирал фрукты, складывая их в ведерко. Полз задом обратно, в поисках неосторожно оставленного где-то бадика. Иногда, так и не найдя его, устав от бесполезных поисков, он оставался сидеть на земле, пока его кто-нибудь не находил. Но никогда не звал на помощь.
Еще он снимал высохшее белье. Часто
Он много чего делал: полол траву, доставал воду из колодца, он лучше всех, почти насухо, выжимал белье… Одного не делал – детей. Не хотел лишней обузы для жены.
Поспать не удалось. Не получилось и погладить. Малышка проснулась и стала плакать. Она плакала так безутешно, так горько, так громко, что в конце концов Ирина и сама заплакала. Она носила дочку на руках, переходя с ней из комнаты на кухню через маленькую темную прихожую и обратно. «Кто знает, – думала она, – будет ли кто-нибудь когда-нибудь носить ее на руках?» И потому старалась носить ее подольше, даже уже и после того, как малышка успокоилась и хмуро смотрела через Ирино плечо.
Настало время как-то развеселить ее.
– Хочешь, я съем твои маленькие ушки? – ласково спросила она.
Но девочка расплакалась еще пуще.
Вернулся Виталий, взял дочку к себе, но та сурово объявила: «Мами качу» – и перелезла обратно на маму. Они еще побродили по дому, потом легли на кровать, где и уснули обе.
Виталий выудил из горы снятого с балкона белья, валявшегося на кресле, какую-то простынь, укрыл их. Ирина ладонь, свесившись с кровати, раскрывшись, легла перед ним, как неизведанная страна со своими впадинами и возвышенностями, с узкими дорогами из ниоткуда в никуда. Страна независимая, неприсоединившаяся. И он стал чертить на ее ладони невидимые штрихи, соединяя ими уже существующие, всамделишные линии, чтоб из них хоть что-то получилось – башня хотя бы, или птица, или буква «И»…
Ее ладонь была особенной! Припухлости на ней располагались лишь по краю, они сливались друг с другом, и, собственно говоря, это была одна большая изогнутая возвышенность. Остальная часть ладони была абсолютно плоской. Ее рельеф был так похож на карту той страны, куда он так желал попасть: горы, протянувшиеся вдоль ее границ с северо-запада на северо-восток, равнина с двумя большими реками и множеством мелких. Выжженная солнцем, заносимая песком пустыня, где, как он доподлинно знал, стоят миражи; оазисы, прикрывшиеся от солнца густыми пальмовыми ветвями; высохшие русла рек, наполняющиеся мутной водой лишь в дождливое время; поросшие тростником озера… Больше всего на свете он мечтал увидеть все это воочию.
– Хлеба купил? – шепотом спросила проснувшаяся Ирина.
Он кивнул.
Она снова закрыла глаза.
Вернулись родители и увезли ее домой, в другой город. В тот город, что был гораздо ярче и наряднее этого, но где отчего-то ей стало так тоскливо и безрадостно… Откуда – при любой возможности – она стремилась сюда.
Она приезжала сюда каждое лето. День-деньской бродила по всему городу. Но ни разу за долгие семь лет не встретила его. Пока однажды…
Виталий к совету бабы Пани отнесся с восторгом. Объявил, что его самого в детстве бабка заговорила от заикания. Этим признанием он так сильно удивил Ирину, что она даже вскрикнула: