Земля и люди
Шрифт:
Стефка знала, что Малые Ханевские – старик и старуха – живут не так. И у них есть сын, он приезжает летом из Москвы, а потом уезжает опять в Москву, и там, в Москве, он не смотрит себе под ноги, не ходит, опустив голову, а танцует полонез с красавицами в златотканых одеждах, шитых жемчугом. Стефка иногда забегала к Малым Ханевским, и они угощали ее медом со свежим огурцом, янтарно-жидкий мед капал с ложки, старик и старуха с умилением смотрели на Стефку и говорили, что им бы такую внучку – их сын не приезжал уже третий год подряд, и они ожидали его каждый день.
Шел семнадцатый год от рождения Стефки. Старуха Ханевская с весны перестала
Старший Ханевский видел, что любую работу Стефка делает быстрее и лучше, чем его дочки, но, сделав работу, она убегает на луг, или расчесывает овцам шерсть, или совсем исчезает непонятно куда. Это раздражало старшего Ханевского, и ему казалось, что если поселить Стефку к старухе, то в хозяйстве будет меньше убытка. Сам он заходил к матери все реже и реже.
Старуха Ханевская умирала все лето. Ее тело оказалось крепче смерти, но путались мысли, путались слова, старухе виделся лес, она уходила в него все глубже и глубже, ее руки становились огромными дубовыми ветвями, страшными и корявыми, пронизывающими насквозь все небо. Иногда на краткое мгновение ее сознание прояснялось, и она вспоминала, как первый раз посмотрела в потресканное зеркало и захотела уйти в лес, чтобы стать повелительницей зверей, и она сожалела, что не сделала этого, теперь вот все равно надо уходить в этот дремучий лес, и она уходила все глубже и глубже, и уже не оглядывалась.
Стефка прожила несколько месяцев с почти заброшенной старухой. Несколько раз старуха просила позвать старшего сына. Когда он приходил, она пыталась что-то сказать ему, растолковать, но у нее ничего не получалось, старуха злилась, старший Ханевский всегда слушался мать и догадывался, что она требует от него того, чего требовала всю жизнь: «Глядеть, глядеть свое и своих», «глядеть» каждую мелочь, «глядеть» в оба, знать все наперед. Все это он уже слышал не один раз, и поэтому перестал приходить, старуха осталась одна – Стефку она не считала своей.
XXXII. Золото в кожаном и полотняном мешочках
Старшего Ханевского никто не назвал бы недалеким. Но особенной сметки, хитрости – не хитроглупости, хитрозадости, а расчетливой хитрости, граничащей с догадкой, предчувствием, а тем более тонкого лукавства, ловкой мудрости, точной, мгновенной и действенной (в отличие от мудрости стариков, недейственной, дошедшей уже до понимания превосходства недействия, недеяния над любым действием) – у старшего Ханевского как раз и не было, и ему и в голову не приходило, что старуха Ханевская, скуповатая (но в меру), как весь ее род, толково скуповатая, приберегла на черный день не только советы.
Старуха незаметно скупилась всю жизнь, с детства недоедала за столом окрайчик хлеба, оставляла на потом, хотя у Ханевских-то хлеба хватало всегда вдоволь, окрайчик потом доедался, но когда она уже держала в руках семью и расселяла сыновей, навсегда занимая их семьями «добрые» куски земли, отнимая их у соседей, а муж послушно топтался по хозяйству, не вникая в ее счеты с соседями, а главное, в счеты с этим миром, пашней, лугом и лесом, старуха незаметно для себя откладывала каждую третью и потом каждую вторую золотую пятерку.
Золото
Старуха раз за разом посылала Стефку за старшим сыном – но он так и не пришел. И тогда старуха достала из-под головы полотняный мешочек и высыпала в миску со сметаной тоненькие золотые пятерки. Никто не считал Стефку сообразительной, все считали почти дурочкой, а напрасно. И когда старуха Ханевская взяла слабыми, озябшими старческими руками миску и поднесла ко рту, Стефка подбежала к ней и выхватила миску.
Старуха пришла в ясное сознание, только не могла говорить, и долго смотрела на Стефку. Старуха понимала, что и ее младшая дочь, вышедшая за Ивана Волкова почти вопреки ее воле, и Стефка, которой даже в голову не приходило, что нужно подчиняться старухе, как будто победили ее, но это не было победой, старуха ни в чем не уступила им, а только признала равными себе, не смогла удержать их в своей всеподавляющей воле.
Она понимала, что золото, попавшее в руки Стефке, никогда не достанется Ханевским, Стефка распорядится им как младшая дочь старухи распорядилась своей жизнью, выйдя замуж за Волкова (Волк-Карачевского). И она согласилась, как когда-то согласилась отпустить младшую дочку, согласилась, потому что ничего не могла сделать и еще потому что уже была недовольна и старшим своим сыном, и остальными.
Старуха не хотела отдавать Стефке золото, но когда золото оказалось у Стефки в руках, старуха не стала жалеть об этом. Золото Стефка вырвала из ее слабеющей руки, а назавтра старуха уже сама разжала руку и отдала и землю – луга, поля, лес – и сыновей, их жен и хозяйство – все то, что до этого крепко держала в руках.
XXXIII. Похороны старухи Ханевской
Старуха умерла как и жила – зная, что делает, ушла словно по своей воле, ее отношение к собственной смерти было похоже на ее же отношение к смерти тех ее детей, которые умерли в детстве: раз это так, пусть будет так. Она лежала на старинной деревянной кровати, словно на троне, укрытая самотканым покрывалом. Поверх покрывала лежали ее руки, из которых Стефка выхватила миску с золотом, а время забрало из этих рук леса, поля и луга, которые когда-то старуха обходила всего за один день.
Старуху Ханевскую похоронили торопливо. И потому, что уже начиналась осень и некогда отрываться от работы, и потому, что на хуторах не любили похорон и все с ними связанное.
Как и все остальные люди, хуторяне не знали, что такое смерть. Когда у них кто-нибудь умирал, то те, кто оставались жить, как будто догадывались, что раз время от времени умирают старики и старухи, то и тем, кто остался пока жить, рано или поздно тоже придется стать стариками или старухами, а потом и умереть то ли по своей воле и желанию, то ли по какой-то неизвестной необходимости или чьему-то приказу. Но хуторяне (как и все остальные люди) упорно отгоняли эти догадки и находили тысячи причин и отговорок, чтобы не думать, что и им когда-либо придется умереть.