Земля вращается со скрипом (сборник)
Шрифт:
У тебя с ней был роман?
Роман? Да нет... так, пару зарисовок к рассказу...
Ты шутишь?
Бурый, когда я шучу - смешно.
Докурив, я щелчком отправил горящий окурок, дугой, в темноту.
От выпитого стало жарко. И жалко стало себя. До кома в горле.
Жалость - отвратительное чувство, жалость к себе - еще и унизительна.
– Отвези-ка ты меня в гостиницу, дружище.
Он повернул ключ. Машина зарычала, коты затихли...
Отчего у тебя музыки нет? Едем как в танке!
Я
Представляю себе.
Он заорал:
«Пахнет наволочка свежей! Где-то капает вода-а-а. Пла-ащ в углу висит...» Я замахал руками:
Нет, Бурый, только не это! У меня слабая нервная система, я спрыгну на ходу!
«Просто в доме не наточены ножи-и!»
Он и рулить принялся в неуловимый такт своего воя, который у него песней зовется.
Автомобиль катил по дороге зигзагами. Я смеялся так, что у меня выпала пломба.
Глава двадцать девятая
По дороге в театр
Сегодня в театре собрание. Посвященное закрытию сезона. Лето.
Звоню Бурому. (Когда Бурый на основной работе и вокруг него люди, он отвечает на мобильные звонки словами: «Да, мама». Это позволяет ему отвечать на вызов даже во время важнейших совещаний. Все понимают, мама - это святое.
Любящий сын вызывает симпатию. И насмешки.
Но Бурый считает, что: «Пусть начальство будет принимать меня за маминого сыночка, чем за разгильдяя».)
Да, мама.
Сынок, - говорю, - что с машиной?
Чинят.
Ты лаконичен. Встретимся на собрании, сына.
Нырнув в нутро метро, трясусь в вагоне восемь станций.
Читаю новую книгу. Злюсь на себя за то, что вновь купил неизвестного автора. По выходу из метро швыряю книгу в первую попавшуюся урну. Очередное дерьмо в твердом переплете.
Раньше я все свои книги кому-нибудь дарил. Чаще всего Седому. Куплю книгу, прочту и отдаю Жене. За десять лет он собрал довольно дорогую внушительную библиотеку.
Однажды он мне на день рождения подарил «Письма Пушкина», которые я презентовал ему полгода назад.
– Отличный подарок!
– поблагодарил я.
– Тебе, правда, нравится?
– Конечно! Тем паче я его сам выбирал...
И вот шагаю в театр. Встречаю бывшего студийца. Как его зовут - вылетело из головы.
– Привет, Леня.
– Привет, - говорю.
Как дела?
Нормально. Дай сигарету.
Я не курю, - радуется он.
Ты ж курил.
Я бросил.
И у тебя появились веснушки, - замечаю я.
От того, что я бросил курить?
Нет, из-за солнца.
А где твои?
Веснушки?!
Сигареты.
А-а, у меня их никогда не было.
Веснушек?
Сигарет.
Понятно.
Ну, ладно, - говорю.
– Вот и поболтали.
Постой! Что нового в театре?
В театре всегда все по-старому.
Ты спешишь?
Ты меня утомил.
Мы полминуты говорили.
И тем не менее.
А о чем мне с ним говорить? Я даже имени его не помню. Единственная точка соприкосновения - в прошлом.
Шагаю дальше. Ярко светит солнце. От асфальта пышет жаром.
Меня догоняет Шурбин. Поравнявшись со мной, здоровается и тут же заявляет:
– Мне кажется глупым каждый день здороваться. Все эти привет-пока - кому они нужны?! Ох и жара!
Я, глянув на него искоса, говорю:
Все из-за веса. Тебе нужно бегать по утрам.
Он, смахнув капли пота с лица, отвечает:
Я бегаю по утрам... За пивом. У-ух!
Ради него я сбавляю темп.
Идем не спеша. Вразвалочку. Шурбин сообщает:
А я Солованову бутылку водки проиграл. Поспорил с ним, что он не сумеет выучить роль Хлопуши за ночь. Это было попросту невозможно. Легче было сделать омлет из яиц Фаберже! Но он это сделал!
Омлет?
Выучил роль.
Нонсенс.
Что такое - нонсенс?
Это когда глухонемой покупает себе диск караоке.
Нет, это как раз парадокс.
– А тебе, я смотрю, палец в рот не клади.
– Не только палец.
Навстречу нам плывет, как лебедь белая, стройная красивая блондинка лет двадцати. На ней футболка с изображением Че Гевары. При ходьбе ее груди ритмично колышутся, и кажется, что кубинский революционер нервно жмурится.
Мы оба, словно сговорившись, останавливаемся.
Она проходит мимо, обдав пахучим ароматом, и Шурбин ей вслед восхищенно восклицает:
Эх, а кто-то же имеет такую красоту!
Услышав его, она оборачивается:
Имеет! Такой же балбес, как и ты.
И мы возобновляем свой прерванный путь.
– Акунин признался, что женщина, которая матерится, -сексуальна.
Откуда ты это высосал, - спрашиваю.
Прочел интервью в журнале «Афиша».
«Афиша»? Серьезно? А на хрена они это афишируют.
Солнце жарит немилосердно. Мне нравится такая погода.
Я люблю солнце. Я заряжаюсь от него. Как батарейка. А люди кругом страдают.
Снимаешься где-то?
– интересуется Шурбин.
Не-а.
Шурбин с трудом скрывает ликование. Все в порядке, не ему одному не прет. Но вот его лицо омрачилось.
Такое у меня предложение сорвалось. Все из-за плохого украинского. Ох, блин! Зачем Господь поселил меня в это паскудное время в этой паскудной стране!