Зеркало для героев
Шрифт:
Присцилла сверкнула глазами, миссис Ли смущенно улыбнулась. Азиатский гений Юджин ел свой десерт, не вступая более ни в какие разговоры.
Когда прошли Мадейру, Оливер осмелел и спросил Присциллу, почему она так редко выходит на палубу, не скучно ли ей в каюте? Она коротко ответила, что рисует и читает. Что читает? Сейчас – Шопенгауэра, «Мир как воля и представление». Китаец посмотрел на нее с любопытством, а Оливер чуть не поперхнулся компотом.
Тут же пришлось пресечь попытку китайца узнать, согласна ли миссис Брукс с тем, что возможность человеческого сострадания возникает из трансцендентности эгоизма.
Оливер снова перевел разговор на фрукты, оттуда – к сладостям греха, осуждаемым обществом, но по сути таким невинным, никому не вредящим. Увлеченно кивала ему при этом не Присцилла, а миссис Ли.
– Слушая ваши рассуждения, я подумал о дуриане, который считается в Азии королем фруктов, – китаец никак не хотел есть молча. – Он покрыт острыми шипами, каждый сразу видит, что можно оцарапаться. Но внутри дуриана – кремовая сладость, люди раскрывают плод и наслаждаются сочной мякотью. И тут они понимают, что прекрасный вкус сопровождается невыносимым запахом – описать его невозможно, для каждого он ужасен по разному. Гнилой лук, разлагающаяся плоть, грязный свинарник. И от этого запаха не избавиться – он моментально въедается в одежду, в кожу, в предметы. Он очень стоек. Я думаю, что, согрешив, душа начинает задыхаться в облаке моральных миазмов, независимо от намерений и воли согрешившего.
– И что же делать такому человеку? – вдруг спросила Присцилла.
Юджин посмотрел ей прямо в глаза.
– Исправить содеянное, найти новую точку душевного равновесия и больше не грешить, – сказал он. – Хотя многие привыкают к запаху. Он перестает беспокоить.
Оливер подумал, что надо умно окоротить много о себе возомнившего коротышку, но взамен зачем-то сказал, что любит дуриан. Как фрукт.
– Я тоже, – кивнул Юджин. – Удивительный вкус. Очень по нему скучал в Англии.
Кейптаун проходили на двадцатый день пути, до Сингапура оставалось еще столько же. Оливер решил, что охоту пора переводить в следующую стадию, самую приятную. Три недели тайных свиданий и сладких минут – хорошо, что дама путешествует без компаньонки. И все, приплыли, пора и честь знать. Оливер любил пароходные романы.
Присцилла сидела в шезлонге с зонтиком и книгой. Иногда оглядывалась, будто кого-то хотела увидеть. Оливер надеялся, что его, кого же еще, не китайца же? Этот Юджин ей еле-еле до уха ростом, смешно, ей-богу.
Оливер смотрел на нее через палубу, продумывая план на вечер, и вдруг понял, что перегрелся – черная рябь прошла между ним и девушкой, сливаясь с маревом раскаленного воздуха, застилая невыносимо яркую синеву океана. Впрочем, это длилось лишь пару секунд.
Вечером небескорыстный стюард передал Присцилле послание, молившее о помощи. Место встречи Оливер выбрал вроде бы публичное – столовую, где они обедали. Миссис Брукс не будет знать, что сюда никто не зайдет в ближайший час.
Пришла. Села за стол, посмотрела на часы. Оливер вышел из-за колонны – бледный, с горящими глазами, он перед зеркалом тренировался. Упал на колени, объяснился. Аккуратно, но страстно обнял ее ноги.
– Отпустите меня, – сказала Присцилла.
Он сел так, что ей было не уйти. Она молчала, и Оливер решил, что она готова ему кое-что позволить.
– Мне нужно знать, бьется ли ваше сердце так же часто, как мое! – воскликнул он и положил руку ей на грудь, чувствуя стальные ребра корсета, а под ними – упругое молодое тело. Возбуждение нарастало.
– Уберите руки, – сказала Присцилла и попыталась его оттолкнуть.
Но Оливер придвинулся ближе, обнял ее – он знал эту игру, играл в нее не впервые. Без натиска лед не треснет, нужно нажать лишь еще чуть-чуть… Она снова попыталась высвободиться из его объятий, но он был куда сильнее и держал ее крепкой, звериной хваткой. Грудь у нее была божественная.
– Никто до меня больше не дотронется против моей воли, – хрипло сказала Присцилла, взяла со стола серебряную вилку и воткнула ее Оливеру в бедро. Вилка вошла глубоко, качнулась, как в запеченном окороке. Оливер уставился на неё, не понимая. Потом закричал от боли и обиды, отшатнулся, чуть не упав со стула.
– Истеричка проклятая, – крикнул он. – Чертова дура!
Накатила ярость, он хотел размахнуться и ударить девчонку так, чтобы голова дернулась. Но тут со стен на него хлынула темная рябь, окружила, сжала, он захрипел, не в силах вдохнуть, повалился на пол.
– Нет, нет, не надо, – услышал он голос Присциллы сквозь уходящее сознание.
Очнулся под столом, с вилкой в ноге, с расцарапанной щекой и горечью во рту. Что с ним сделала эта ведьма? Полное помутнение в голове. И хорошие брюки испорчены.
Пришлось хромать к каюте китайца, стучаться, просить остановить кровь – к судовому врачу было стыдно, а к Юджину – не очень, азиат ведь, хоть и после Оксфорда. Заодно увидит, на что способны безумные белые женщины, чтобы у него мыслей никаких не возникало.
Китаец перебинтовал ему бедро, качая головой и странно улыбаясь.
Присцилла попросила пересадить ее задругой стол. Оливер был рад, сидеть напротив ведьмы-истерички ему больше совсем не хотелось. Китаец вот все оглядывался. Наверное, скучал по разговорам о Жопенгауэре, или как его там.
Через неделю, когда подошли к Бомбею, на чувства Оливера неожиданно ответила миссис Ли.
– Сюда, сюда, – шептала она, увлекая его в свою каюту. Китайская служанка средних лет и удивительного даже для азиатов безобразия, тут же вышла, пряча глаза.
– Мужу не расскажет, я ее тут же рассчитаю, как прибудем в Сингапур, – бормотала миссис Ли, поворачиваясь спиной, чтобы Оливер мог расстегнуть ее корсет. Он представил перед собою совсем другую женщину и обнял ее так страстно, что она застонала.
В следующие десять дней Оливер с угасающим энтузиазмом слушал, как стонет миссис Ли, а пароход «Леди Мэри Вуд» взбивал тихоокеанскую воду в пенный след до самого Пинанга, столицы британских владений у Малаккского пролива.
Здесь китаец, вызывавший у Оливера все большее раздражение, наконец сошел на берег. Он долго стоял на причале, задрав голову и придерживая шляпу. А на палубе стояла Присцилла и смотрела вниз, на него. Начался тропический ливень, но она будто и не заметила, даже зонт не раскрыла, вода стекала по ее лицу. Оливер ушел с палубы в непонятной тоске. Нога у него уже почти зажила, а в сердце что-то тянуло, болело по несбывшемуся.