Зеркало времени
Шрифт:
Выяснилось, однако, что белокурый гигант Кокорин и медицинская сестра (второй врач на скромной авиабазе не полагался по штату), оказавшаяся законной его женой, заметно его моложе, тоже очень рослая, с плотными бёдрами и тонкой талией, темноволосая и кареглазая, но не русская, а немка-мекленбурженка София-Шарлотта, в России не жили никогда. Он происходил из русской дворянской семьи, вовремя выехавшей во Францию ещё до начала Первой Мировой войны, но уже после череды ужасов Первой русской революции 1905 года. Из-за больных лёгких прабабушки Кокорина его богатый прадед приобрёл старинное поместье в лесистых предгорьях Альп, как я понял, на востоке Франции, где-то между Шамбери и Греноблем. Но обе войны и наступивший трудный мир разорили потом уже его внука Валериана, отца Андрея Кокорина.
Андрей и София-Шарлотта не только сами прекрасно справлялись
Ещё когда мы втроём с Акико и Эзрой возвращались из прогулочного полёта обратно к аэродрому базы, из «Вильги», неспешно парящей на малой высоте, я увидел многочисленные протяжённые полуподземные склады, склады и склады, расположенные в распадках между пологими сопками для прикрытия от гобийских ветров, и понял, что подчёркнуто общительный Бен Мордехай далеко не всё рассказал нам о своей авиабазе. Собственно, он и не обязан был это выкладывать, по сути, первым встречным. И в гости мог нас приглашать не только, чтобы развеяться, развлечься, узнать что-либо новенькое, но и чтобы мы почаще и подольше бывали у него на виду, особенно, в наше свободное время.
Если бы Эзра терзал нас расспросами, как какой-нибудь ретивый недотёпа-особист, мы могли замкнуться и отмалчиваться, хоть он из кожи лезь. Он предпочёл говорить сам, и только посматривал, как реагирует каждый из нас на его разглагольствования, — от серьёзных тем до расхожих побасёнок и откровенной ерунды. Гораздо лучший метод.
Неизменно внимательный Эзра заметил мой любопытствующий взгляд в сторону протяжённых складов, еле заметно кивнул мне и, словно переключая наш интерес, пропел громко, перекрывая монотонное тарахтенье двигателя, работающего на экономичных оборотах, и шутливо, с ритмичными покачиваниями головой из стороны в сторону:
— Воларе, о-о…
Кантаре, о-о-о-о…
— «Лечу, пою», — перевёл он для Акико, — был такой, помнится, итальянский шлягер… Итальянцы ведь нам, израильтянам, своеобразные родственники, они тоже семитского корня, от смешения коренных латинян и приехавших на Апеннины с Ближнего Востока покорённых римлянами народов. До сего дня заметно и во внешности. А вот языки порядком разошлись с тех пор. Наше, понятно, лучше, — он рассмеялся и мне подмигнул.
На земле Эзра сказал мне:
— Вы поняли правильно, Роберт. Это часть мировых продовольственных запасов на некоторые вполне предвидимые случаи. Рынок стал глобальным. Не знаю, как в отношении прибыльности бизнеса на продуктах питания, а место в Гоби выбрано удачное. Прохладное и безлюдное, с низкой вероятностью вселенских наводнений и прочих катаклизмов. Хотя здесь всеазиатский перекрёсток, но с любого из направлений без тяжёлого воздушного транспорта к нему не доберешься, поэтому нашествия голодных толп от общедоступной железной дороги через пески «за хлебушком» опасаться не приходится.
— Для каких предвидимых случаев, — переспросил я, — что имеется в виду?
— Когда я говорил о подверженности нынешней науки материализму, — отвечал Бен Мордехай, всем своим видом показывая, что говорит о вещах предельно серьёзных, считая их исключительно важными, — стоило добавить, многим искренне кажется, что мир вечен и неизменен. Люди, по Дарвину, произошли постепенно от обезьян, развитие происходило линейно, равномерно и поступательно, без скачков и попятных движений. Если очень упрощённо, то от пещерного костра прямиком до демократии. Поэтому с нами ничего не может случиться, ожидаемые концы света не наступают. Теория катастроф стала развиваться недавно. Не все даже учёные в ней разбираются. А ведь следом уже появилась и теория хаоса. Так наша авиабаза, думаю, — воплощённый результат практического приложения теории управляемого хаоса. И у теории хаоса имеются две стороны, и её можно направить как во вред, так и на пользу. Иногда, правда, мешают неожиданные ветры. Но с учетом вероятного изменения полюсов планеты… Впрочем… Вам, я вижу, эта «философия» не интересна? Вас тоже заботит ощутимый практический результат, приносящий каждый день конкретную пользу в карман и кастрюльку?
Ограничившись намёком, он потом привычно пошутил. Вряд ли Эзра
Он впервые недоверчиво на меня посмотрел, почти как когда-то отец Николай из токийского кафедрального собора «Никорай-до», только не японскими, а своими еврейскими, светло-карими, слегка навыкате, глазами. Понял, наверное, что несколько переборщил со своими непрошеными советами, поскольку эмоциональной моей реакции на его слова, как ни смотрел, не обнаружил, и не знал, чем такое мое качество объяснить: то ли я слишком толстокожий и непонятливый, то ли я ещё хитрее, чем он сам, и гораздо лучше маскирую истинные чувства и намерения. Со своей воспитанной командной должностью привычкой немедленно вмешиваться в соответствии с малейшим изменением ситуации и выкручивать её непременно в свою пользу, невзирая на явную противоречивость его же действий старательно декларируемым им уставным положениям, он в отношении меня зашёл, похоже, в тупик. Хотя бы на время, впрочем, короткое. Мне кажется, основываясь на своем житейском и служебном опыте, Бен Мордехай довольно скоро сделал мысленный вывод, что в некоторых аспектах я не притворяюсь, а попросту недостаточно развит, несмотря на обширные познания в чём-то другом, и, в общем, Эзра оказался недалёк от истины. Логика положения человека в офицерских погонах, продиктованная сознанием полной личной ответственности за всё, что происходит «там, где я», из психологического тупика начальника авиабазы не вывела, зато обязала его вынести скорое и безапелляционное решение:
— Мистер Макферсон, тогда тем более вам стоит поскорее начать общение с майором Кокориным. Ему я тоже напомню. О бесполезности поисков прямой пользы для долгой и счастливой жизни мы с вами уже говорили.
Мне, в отличие от склонной к сантиментам Акико, переизбыток которых она восполняла не всегда уместной решимостью, оказалось неимоверно трудно даже оценить характер настолько сложно психологически устроенного и информационно насыщенно организованного человека, как Андрей Кокорин. Встретившись с таким редкостным людским типом и вобрав в себя всего лишь за несколько дней уйму эксклюзивных и достаточно ярких впечатлений, тем не менее, действительно не знаешь, с чего начать рассказывать о нём. Скажешь о его манере заламывать форменное кепи, тут же придётся рассказать о некой ситуации из его личной истории или, того хлеще, о каком-нибудь положении из философии, им исповедуемой, которое одно только исчерпывающе сможет объяснить, почему у Кокорина возникла именно такая, а не иная привычка. Или, более того, черта его характера.
Почему-то всё у этого русского обязательно уходило корнями глубоко в философию.
Пожалуй, одна из важных его черт, напротив, как раз и та, что Андрей предельно сжимает расстояние от положений какой-нибудь науки, которой в данное время увлёкся, до практического её применения и получения объективно замеряемого результата.
«Со всем в науке, что длиннее, чем воробьиный скок, пусть разбираются потомки, а, может быть, и им не придется, поскольку из-за скорых перемен уже исчезнет нужда», — пожалуй, довольно часто употребляемые Андреем слова.
Его суждения обо всём, какие только пришлось от него услышать и запомнить, показались ещё более безапелляционными, чем мордехайские. Мне поначалу представилось, что и Андрею и Зофи свойственно рубануть сплеча, не много объясняя непосвящённым и не тратя времени, чтобы сосватать их в свою въяве не декларируемую и не совсем понятную веру. Но они, похоже, в приверженцах вряд ли нуждались, и на подобную «вербовку» не потратили бы своего личного времени. Их обоих можно было бы принять за одержимых, но с таким опасным явлением, как энергоинформационная одержимость, подавляющая собственную волю человека, Андрею Кокорину, я понял, в своё время пришлось крепко побороться, так что никакой одержимостью сам он не страдал. Скорее, характерной для них следовало бы признать предельно отточенную и доведённую до высокой степени совершенства целеустремлённость. То, что нам с Акико повезло в смысле даваемых пояснений, оказалось вызвано исключительно личным отношением Андрея к Акико, а потом, надеюсь, и ко мне. В точности так же, тепло и заинтересованно, вслед за мужем, отнеслась к нам и Зофи.