Зеркало времени
Шрифт:
«Как хочется ещё и ещё хоть когда-нибудь очутиться здесь, в самых необыкновенных краях из всех, где я только успел побывать! А лучше бы мне и не уезжать отсюда, сердце моё и покой навечно останутся здесь, не смог вот зацепиться в Москве, а что тебе делать на этом Урале, Кирилл? Что ждёт нас с тобой, Надежда, Наяда моя?», — думал я непрерывно и довольно-таки бестолково взболтанными штормом мозгами под умиротворяющий гул моторов.
Но с кем своим остаться здесь, на острове? Соболевы уже твердо решили возвращаться с Сахалина в родную Сибирь. И что буду здесь делать я, всю трудовую жизнь стропить доски?
Так что, прощай, дорогой моему сердцу Сахалин, действительно, навсегда!..
Двадцать пять дней оставалось до рождения в поселке Комсомольск нашего старшего сына Ванюшки
Девять лет с месяцем и тремя днями оставалось до трагической гибели уже на Урале вечно любимой нами Зои Гавриловны (узнав об этой неожиданности от убитой горем Нины, мы с Надеждой тоже не смогли сдержать слёз), перед которой мы вечно в неоплатном долгу, светлая ей память, — и примерно столько же — до того, как после сведения промышленно значимого леса решением советской власти был закрыт и брошен за ненадобностью посёлок Комсомольск. Напротив пирса, севернее, на взгорбке пологой сопки, за ручьём, осталось кладбище с дорогими кому-то могилами, ветер треплет ветшающие остатки повязанных на покосившихся деревянных крестах и дощатых памятниках со ржавыми звёздочками поминальных полотенец — такой там странный обычай.
Сейчас, в марте восемьдесят пятого, я думаю о незабываемой родине моего старшего сына, и горько мне, что и этот бывший посёлок выглядит теперь так же, как бесхозяйственно брошенное до него рыбацкое селение Най-Най (на языке когда-то обитавших здесь нивхов — «узко-узко», потому что распадок меж сопок там действительно узенький и даже маленький лесоцех с его верхним и нижним складами в нём не разместился бы) на соседней, текущей тоже из тайги безымянной речке, двумя-тремя километрами южнее Комсомольска вдоль по берегу той же бухты. После упразднения Най-Найской рыбоартели, после которой остались в песке обглоданные волнами остовы вельботов с привинченными к килевой балке ржавыми слабосильными дизельками, напоминающими древние примусы, да чернеют вдоль говорливой речки разваливающиеся избы, под прогнившими полами в них всё ещё продолжают жить хорьки и одичавшие, брошенные хозяевами кошки. И хори и кошки при отливах подбирают рыбу, мелководных крабиков и сахалинских креветок-чилимов из луж на обнажившемся берегу, а зимой охотятся на мышей, птиц, белок и, наверное, друг на друга.
Двенадцать лет оставалось до подачи мной заявления в Коммунистическую партию, долгожданно возглавленную было Юрием Владимировичем Андроповым, такого выстраданного мной заявления, которое, вместе с положенными рекомендациями, до сего дня, ещё в течение трёх с половиной лет, не удосужился рассмотреть никто, потому что я не рабочий, а инженер, не пролетарий, а из социальной прослойки.
Нет, я не ругаю себя за политическую наивность. Убеждён, что её нет и не было. Я никогда не смогу себе простить моей интеллигентской недостаточной настойчивости. Всесильные министры растащат каждый в своё ведомство и угробят нашу страну, — кто, кроме Коммунистической партии, сможет им эффективно противодействовать?
Только что прошла дата — тридцать два года со смерти Сталина, — отмеченная лишь в листках отрывных календарей. Наркомовская власть при вожде народов была не меньше нынешней министерской, но тысячекратно более ответственной. Иногда ценой в собственную жизнь. Сейчас не вождь назначает народных комиссаров, а министры через Политбюро избирают обветшалый астматический жупел, способный лишь покрывать их делишки, им потворствовать, радуются такому своему «демократическому» завоеванию, и при этом никто из них не прячет глаза, не краснеет и ничуть не стыдится.
Я думаю сейчас, почему ещё тогда, на Сахалине, видя своими глазами, как безобразно там живут люди и считают такую жизнь вполне нормальной для себя, не пришёл я к простому вопросу — отчего так много людей, прозябающих не только на
Может быть, я не увидел на незабываемом Сахалине за очевидными деталями сами социальные явления, потому что был житейски наивным, даже инфантильным, хотя мне пошёл тогда уже третий десяток. Не было ещё моего производственного опыта? Не было командировок на бесчисленные полигоны и секретные базы для испытаний и запусков авиационной и космической техники? Не было переездов из города в город из-за неожиданных реорганизаций отрасли и волюнтаристских перетряхиваний народного хозяйства? Но ведь, пребывая в окружении передовых технических устройств, опережающих вероятного противника и само время, и не увидишь и не поймёшь, что эти прорывы уже оплачены отсутствием не только элементарного быта, но и качества жизни всего народа, и стало быть, отсутствием жизни, отсутствием перспективы её развития из-за того, что никем не организовывается накопление избытка мощности для динамического ускорения. Об этом ли не знают наверху? Чего тогда они там хотят? Ведь у такой, настолько безалаберно, да просто безобразно относящейся к самой себе страны не может быть надёжного будущего!
Впрочем, если уж о Сахалине… Над этими очевидными деталями тамошнего подобия жизни я ведь беззаботно смеялся. Точно так же смеялись и окружающие.
Смешно было, когда за отсутствием в Комсомольске иных местных развлечений работяги прямо из оцинкованного ведра поили дешевой водкой мерина Николку. Допивал потом конюх, уведя обалдевшего и начавшего икать коня-алкоголика на покой и оставив на дне ведра два-три-четыре стакана дармовой водки и для себя.
Было очень смешно, когда однажды утром люди не смогли пройти от домов посёлка к лесоцеху и складам, потому что рабочий Лёня Дерентьев из трофейной японской винтовки «Арисака» калибром, помнится, шесть с половиной миллиметров, изнутри своего дома принялся вести огонь по чертям, которые полезли к нему в избу со всех сторон, во все оконца сразу. Он с вечера изготовился к охоте на соседского кота, повадившегося таскать свежеснесённые единственной Лёниной курицей яйца, и на ночь приготовил себе запас боевых патронов и пару пузырей водки. Своей беспорядочной пальбой из избы по чертям в окна он перекрыл единственную улочку посёлка до самого обеда, пока его не обезоружил прибывший на «Алябьеве» на этот раз из Широкой Пади участковый милиционер. И, тем самым, запустил, наконец, простаивающее из-за Лёниной пьянки посёлкообразующее производство.
Это тот самый Лёня, который каждый год собирался красиво и культурно отдохнуть на курорте в Сочи и заодно проведать сына от первой жены где-то в центральной полосе России. Покупал новый чемодан, за зиму набивал его пачками денег и летом уплывал из Комсомольска на «Алябьеве». Но совсем недалеко от ворот порта в Александровске продуманно помещён ресторан «Север» для перехвата вот таких отпускничков. Конечно, там, в кабаке, с лёгкостью находятся «друзья». Там местная братия любит, разгулявшись, лихо развеивать деньги по полу ресторана под понимающий весёлый смех собравшихся и терпеливое ожидание видавших всякие виды музыкантов-лабухов и наглых официантов. Через какую-то неделю Лёню в долг, а, по сути, бесплатно привозили на «Алябьеве» обратно уже без чемодана и в чужом пиджачишке, пожертвованном старыми или новыми «друзьями», на голом теле. И он начинал готовиться к другому отпуску, который наступит только ещё через год, на следующее лето — разве это не смешно? Какой ещё клоун умеет так рассмешить?