Жадность
Шрифт:
– Я про Сеньку никому не говорил, даже мамке. А Илюха как же?!
– За него не волнуйся. Что было в начале – не помнит, а ты не напоминай! А позже Сенька – тоже не дурень набитый, – старался ему на глаза не попадаться. Поэтому мы с тобой, подковы ставить в лесок ездили.
Митрич поднялся с земли, подал руку Феде, но тот сам гордо вскочил на ноги. Они направились к воротам, где на улице Федю ждал Илья.
– А кто такой рифмоплёт? – задал Федька вопрос на прощанье.
– Это, Фёдор, поэт, тот, кто стихи сочиняет. – Улыбнулся сквозь чёрную
Федя, погружённый в воспоминания, сидел привалившись к стене, и не обращал внимания, что стук молотка по наковальне затих. Митрич вышел из кузницы, посмотрел на яблони с созревающими плодами, перевёл взгляд на облака в голубом небе, а, услышав сопение, кинул взор на Федьку.
«Мальчишка сегодня сам на себя не похож, наверно, случилось что-то, но точно не в семье. Он или не пришёл бы, или просил о помощи. Интересно, что у него на уме?».
– Федьша, что-то ты сегодня сам на себя не похож, – начал кузнец. – То прибегаешь с желанием поработать, деньгу на сапоги зашибить, вопросами пытаешь, всё нечто новое узнать хочешь, а сегодня пришёл тише воды, ниже травы, сидишь тут, к горну ни ногой. Что стряслось-то, Федька?
Фёдор кашлянул, потом ещё раз прочистил горло и промямлил:
– Да мы с ре… Мы это… Ну…
– Ну ты не нукай, не запряг. Что ты мемекаешь, как телок, говори нормально, чего вы с ребятами? Ты знаешь, Федька, мне многое сказать можно и никто не узнает. Чую только, тебе от меня надобно что-то. Прав я?
Федька от такого напора зарделся, а говорить, вообще перестал. Хлопал голубыми глазами, пожирая кузнеца взглядом, морщил лоб да беззвучно открывал рот.
– Так, Федя, дело не пойдёт. Может, тебя травкой угостить? Есть у меня такая, невкуснаяяя – жуть. Но зато затык твой мигом пройдёт. Пошли, щас заварю, а то она у меня без дела висит, пропадает.
Федька, месяц назад, попробовал отвар одной из трав Митрича. Этот отвратный вкус, он долго не мог забыть, его до сих пор передёргивало. Речь, от обещанного благого дела, мгновенно вернулась и Федька затараторил:
– Дядька Митрич, мне день нужон. Завтрашний. Только мамке я скажу, что учиться к тебе пошёл, прям с утра, но к тебе не явлюся. А ещё мне заступы твои нужны, свои взять не могу, мамка заметит.
– Хмм… Заступы я тебе дам, но с условиями: ежели потеряешь или сломаешь, новые сделаешь. Идёт?
– Идёт! Это я запросто, это конечно, – обрадовался Федька, но вспомнил, что условий несколько и настороженно спросил: – А что ещё за условия?
– Ещё одно условие. Мать твоя меня и так никогда ни о чём не спрашивает, но коли спросит, скажу, это даже не сумневайся. Условие моё такое: никуда не лезть, пока старшие ребята сами не полезут, а будут вперёд посылать – шли по матушке, да иди ко мне. Мы таких друзей мигом угомоним. Ну и не говори там с ними много, особливо про бога, что я тебе наговорил.
– Им этого знать не нужно?
– Нужно, Федя, нужно, но не от тебя. Ежели посмеются, понадсмехаются, то ничего страшного, мож, со временем и дойдёт мысля подумать. А вот коли доложат Гришке вашему… Ни к чему тебе эти сложности. Мне-то всё равно, что он мне сделает, а вот тебе…
– Мои друзья не такие! Не будут они меня куда-то посылать, не будут Григорию докладывать. И они не так уж старше меня!
– Может, знаю я их? Небось, Санька да Игнат? Ты про этих дружков закадычных часто говоришь.
Федькины щёки зарделись, он нахмурился, склонил голову, спрятав глаза от кузнеца, и по поведению ученика Митрич понял, что прав.
– А Стёпка, что у Тихона в подпасках ходит, не из вашей компании? – спросил кузнец, надеясь на отрицательный ответ.
Но подтверждение не заставило себя ждать.
– Да, это тоже наш друг!
– Ети вашу мать… Вы что, на дальних лугах копать собрались?! Конец моим заступам. Да и чёрт с ними… Вам бы самим уцелеть! Нельзя там копать.
Немного напуганный такой отповедью учителя Фёдор запротестовал.
– Почему? Там дед Тихон коров же пасёт. Да и совсем не там мы собирались копать. Мы просто в лес идём, но заступы нам нужны.
– Угу, – кивнул Митрич, – от медведей да волков – заступ, первое дело. И Тихону я говорил, что нельзя там коров пасти, но этому дурню старому, хоть кол на голове теши! Болото там было не так давно, земля ещё не сильно укрепилась. Сеньку спроси: у него там лошадёнка утопла, вместе с хозяином. Так и коровёнка потопнет, а граф Тихону опять шкуру спустит. Но это уж его дело – о шкуре заботиться. Есть там такие места, Федя, есть. Вроде вот она, земля, а чуть в сторонке, вроде бы тоже такая же земля, а станешь туда – засосёт. Или копнёшь по землице, а под ней болото, и поминай как звали.
– Дядька Митрич, мы, истинно тебе говорю, там копать не будем, мы в лес идём, в стороне от дальних лугов. Просто к Стёпке зайти думали. Он же теперича всё работает, работает.
– Ты тоже, – проворчал кузнец.
– Я что, а он вон до самого вечеру там пропадает. Жалко его, один, с коровами да дедом, вот и надумали скуку ему разогнать.
Митрич вздохнул и махнул рукой.
– Ладно, вижу пустой разговор. Пообещал – бери заступы. А лучше, чтоб значит, мамка не застукала – утром заберешь. Я их у ворот, с этой стороны поставлю. Только помни, что я тебе про луга эти проклятые сказал. А лопату потеряешь – сделаешь.
Федька, радостный, что дело закончилось, да ещё без особых сложностей, жалея, правда, что ушлый учитель догадался о дальних лугах, пообещал появиться завтра с утра, а сегодня ему надо помочь матери и Илье. Мальчишка побежал по тропинке к дому, но обернулся и крикнул:
– А на дальних лугах, батька сказывал, болот, почитай, лет сто уже нету. Может, уже и не осталось гиблых мест?
– Остались, Федька, остались. Давай, беги домой. Без такого богатыря, поди, вся работа стоит, – ответил Митрич, а после нахмурился и пробурчал себе под нос: – И не сто лет совсем, а пятьдесят, если память не подводит.