Жадность
Шрифт:
До реки было не больше четырёх вёрст, но по такому пути Феде показалось, что он прошёл во много раз больше, а дорога всё не кончалась и не кончалась. Он, наконец, сообразил, куда мать держит путь. Уговаривал её не делать этого, развернуться и идти домой, не ходить к чёртову кузнецу, не грешить против Господа-Бога нашего, но мама его не слушала. Сначала она посмеивалась на его уговоры и увещевания, но он продолжал ныть и канючить, и она не сдержалась. Стянула толстые рукавицы и отхлестала Фёдора по щекам. Потом расплакалась и обняла его. «Раз бог от нас отвернулся, раз мы ему чем-то неугодны, то мы вольны делать так, как нам лучше. Моему сыну потребна помощь, а любая мать, если она настоящая мать, сделает для этого всё. Обратится и к чёрту,
Федя спросил только, ежли бы он заболел, она тоже пошла бы к колдуну? Мама грустно улыбнулась, попросила не наговаривать на себя болезни и сказала, что видно люди правду говорят: силу ты взял большую, а вот ума щепотку, но оно, может, и к лучшему. А к колдуну – конечно бы пошла. «Отец не хотел, он отцу Григорию больше верит, я тоже верила, но раз он сам отрезал другие пути, то так тому и быть. Не ему, попу брюхатому, меня осуждать! А перед богом, придёт время, отвечу».
И они продолжили путь в кузню, к невесть откуда пришедшему колдуну.
Фёдор волновался, переживал: что Митрич потребует за свои услуги? Вдруг он вылечит брата, но каким Илья станет после? Вдруг колдун заберёт его душу? Или его самого? Брата, конечно, жалко, но вдруг он потребует мамкину душу? Как тогда быть?! Про себя Федька совсем не думал. Он был уверен в одном: мама никогда не отведёт его на мучения. Правда, он помнил историю, рассказанную отцом Григорием, как бог приказал одному отцу принести своего единственного сына в жертву, но потом передумал. Отец Григорий говорил, что бог проверял, на какие жертвы способны люди ради него. Говорил, что чем больше и значимей жертва, тем выше будет благосклонность и награда божия. Федя помнил, что Антоха и Стёпка, кои толпились у ворот церковного двора среди ребятни, спросили тогда: какую же награду получил этот горе-отец? Священник пояснил, что наградой было умножение семени его, то бишь нескончаемое продолжение рода этого человека. Стёпка хмыкнул да заявил: «Нам такое благоденствие совсем не надоть, у нас и так пять-восемь детей во многих семьях, а кормить особо нечем. Куда ж ишшо до бесконечности-то? А раз этот отец единственного сына поволок на смерть, так он вообще дурак набитый». Антоха тут же подхватил: « Да не, свинюка он, жаднючая. Небось, рассчитывал на другую благодать божью, а бог схитрил, наградил той, что мужики с рождения имеют». Отец Григорий разозлился, а опосля нажаловался родителям и наказал: выпороть баламутов как сидоровых коз. Да всё сетовал на то, что нельзя выпороть их языки.
Наконец, Федьку стеганула догадка, что они заблудились. Вроде и блукать негде, но сколько идут, а дойти не могут. Видать чёрт их водит, к колдуну не пускает. А вдруг он зря на чёрта думает? Вдруг это ангелы не дают им свои души колдуну заложить? Мамка упорно двигается вперёд, но ушли по темноте, пошли не по дороге, могли сбиться. Вот только одно: тут сколько не иди, а к реке всё одно выйдешь. Но дойти, почему-то не получается, уже и светло стало, а реки всё нет и нет. Ноги ещё болят, по снегу идти не шутка, колени чуть не к груди поднимаешь, разбрасываешь снег, раздвигаешь его, но с каждым шагом это всё тяжелей и тяжелей.
Выбираясь из очередного сугроба, Федя заметил далеко впереди, по левую руку, огромный холм, покрытый снегом. Прям, как отец когда-то сказывал, про горы и снежные вершины.
«Как же я мог про тебя забыть? – пронеслась испуганная мысль. – Если идти по дороге, мы должны пройти рядом с холмом Древних Воителей, но раз он далеко в стороне, нам нужно брать влево. Так мы к дороге и выйдем!».
Этот двадцатисаженный холм всегда был знаком, что ты приближаешься к реке. Сейчас Федя очень испугался, что совсем про него забыл. А что, если у него дедовская слабая память?
Дед Феди, отец отца, в шестьдесят лет стал скорбен умом. Многое забывал, многое придумывал, мог заблудиться в селе, а бывало, что он путал дома и на ночлег мог прийти совсем в другую избу. А был случай, когда он среди ночи к соседям на полати полез. Соседка, когда почувствовала, что к ней прижимается и муж, и другой мужик, заорала так, что всех собак в округе переполошила. Бабка Глафира тогда говорила, что был бы молодой, она бы не кричала, или кричала совсем не так. Все хохотали, но Феде было не до смеха. Ему было жалко и страшно видеть как рассудительный, работящий дед превращается в старую развалину с умом ребёнка, а думать о том, что такая будущность ждёт и его, было невыносимо жутко. Когда два года назад дед умер, Федя плакал, но помнил, как мамка сказала отцу: «Грех так говорить, но на душе легче, словно холм Древних с плеч свалился». И вот теперь он забыл про этот холм. Наверное, так бы и не вспомнил, если бы не увидел, но зато теперь Федя был уверен: до дома Митрича недалеко.
Мелкая, низенькая избушка с шапкой снега на крыше, двумя оконцами смотрела на измотанные, заснеженные фигурки сына и матери.
Мама постучала в окно, но никто к ним не вышел. Тогда они прошли в распахнутые настежь ворота, по тропке, вычищенной от снега, дошли до двери в избу и остановились перед огромными воротами сарая. Из-за ворот раздавалось коровье мычание, фырканье лошадей, а на снегу Федька заметил следы лошадиных копыт. Вот только лошадиных ли? Да и откуда у него лошади? В деревню он всегда приезжал на одной, а то и вовсе на своих двоих топал. А может, наколдовал себе кобыл и жеребцов? Колдун он, али нет? Фёдор застыл в раздумьях, а в сердце всё глубже проникал страх.
Он быстро сообразил, почему мама не спешит заходить в жилище колдуна. Раз он к ним не вышел, значит – не хочет видеть гостей, тем более таких, которым что-то нужно, а ежели его нет в доме, но они зайдут, не рассердится ли он? Тогда Федя и услышал гулкий железный стук. Он шёл с дальнего края двора. Такой двор он видел только у Телегиных. Но Телегиным за заслуги сначала землю подарил старый граф, а потом новый ещё добавил. А колдуну, за какие такие заслуги? И это наколдовал? Тогда, пожалуй, мог и получше расстараться: у самой зажиточной семьи в селенье землицы было даже больше. Однако и здесь, есть где разгуляться. Звук разносился из небольшой бревенчатой избы на конце надела. Из её чёрной трубы валил дым, и Федька быстро догадался: это и есть диаволова кузня.
По расчищенной от снега тропке, ведущей к дверям кузни, они и двинулись.
Федя всматривался в тропинку, на оставленные следы на снегу, но видел только отпечатки сапог, а ожидаемых следов копыт, так и не приметил. Рядом с кузней следов было много, а из-за приоткрытой двери, помимо громких железных ударов, слышались громкие возгласы и довольный хрипловатый смех. У Фёдора перед глазами встала картинка: проклятый колдун, враг рода людского, мучает какого-то грешника, довольно хохочет, а потом снова лупит его по железным оковам. Федьку аж передёрнуло от этого! Он совершенно не хотел заходить внутрь, но мама растворила дверь шире и проскользнула в кузницу.
«Не стой столбом, – сказал он себе. – Хоть помочь не смогу, так хоть сгинем вместе. Илюху только жалко, так и не дождётся он нас. Но хоть с голодухи не помрёт. Хлеб на лавке слопает, а там, глядишь, и люди чем помогут». Федька глубоко вздохнул и переступил порог.
Глаза его, после яркой белизны снежного покрова, увидели сначала только кузнеца, стоявшего рядом с горном. Митрича в полумраке кузни Федька узнал не сразу. Голое по пояс тело, словно пылало огнём, огненные всполохи, казалось, зажигались прямо на мускулистых руках. А больше всего поразило то, что он подносил к лицу оранжевую полосу, от которой сыпали искры. Федя подумал, что кузнец сейчас проглотит эту искрящую штуковину или сожжёт себе глаза, но Митрич поднёс полоску к чёрной бороде, прикоснулся к волосьям и довольно, радостно захохотал.