Жаклин Кеннеди. Американская королева
Шрифт:
Леди Бёрд видела в Джеки, при всей ее эффектности, трогательную уязвимость. «Для меня она была маленькой хрупкой девочкой… посмотришь на нее, и сразу хочется помочь, такой она оставалась на всем протяжении нашего знакомства». Позднее Джеки вспоминала, как ее впечатлила спокойная деловитость Клаудии, которая буквально все записывала в блокнот: «Услышав какое-нибудь имя, она тотчас его записывала. Иногда мистер Джонсон спрашивал: “Дорогая, ты не знаешь телефон такого-то?” И миссис Джонсон знала, всегда. При этом она неизменно сохраняла олимпийское спокойствие…» Джеки завоевала Леди Бёрд, обращаясь к ней за помощью. «Ума не приложу, как мне быть…» – говорила она своим детским голоском. И Джон, и Джеки беспокоились, как участие в финале выборной кампании скажется на беременности, Джеки ужасно боялась еще одного выкидыша. Сразу после съезда в Лос-Анджелесе Джек позвонил Джонсонам и спросил, не может ли Клаудия взять на себя женскую часть кампании.
Для Джеки будущее
Джеки, всегда оберегавшую свою приватность, беспокоили и те требования, какие жизнь на виду предъявит к ней и к ее семье. Когда Джо Олсоп после съезда навестил Кеннеди в Хайаннис-Порте, она рассказала ему о своих опасениях. (Двоюродный брат Элеоноры Рузвельт, Олсоп хорошо знал изнанку жизни в Белом доме и роль первой леди; Джеки, как всегда, обратилась за советом по нужному адресу.) Она устроила прием для шестидесяти журналистов, после которого у нее возникли неприятные предчувствия. Олсоп посоветовал ей не идти на поводу у эмоций, относиться к приемам для прессы так же, как к благотворительным мероприятиям по сбору денег. Джеки сказала, что пришла в ужас от иных личных вопросов, которые задавали ей женщины-репортеры, а вдобавок представила себе, как они будут охотиться за малышкой Каролиной и, если не защитить дочку, превратят ее в этакую Шерли Темпл. Другие женщины клана Кеннеди обожали публичность, и это еще усиливало раздражение Джеки, а Джон, по ее словам, не умел толком провести грань между публичностью и частной жизнью. Олсоп помог Джеки преодолеть эту двойственность ради высокой политической цели и с уважением относиться к власти, которую она обрела внезапно, не прилагая усилий, – через брак. Если все пойдет как надо, она сумеет обратить власть в свою пользу.
Разжигая соперничество между женами кандидатов, пресса много писала об увлечении Джеки парижской модой. В начале последнего этапа предвыборной гонки между Кеннеди и Никсоном Джеки, как она призналась Олсопу, находилась на грани нервного срыва. Предложение мужа провести пресс-конференцию и опровергнуть критику возмутило Джеки, но Олсоп в письме посоветовал ей: «Дорогая, всем хорошо известно, что вы преданная и восторженная клиентка Givenchy. Думаю, будет полезно, если газеты напечатают заметку-другую о том, что сейчас, в интересном положении, вы покупаете платья в Bloomingdale’s».
Джеки последовала его совету и пригласила группу модных обозревателей, чтобы продемонстрировать, как она примеряет платья для беременных. Она рассказала, что очень расстроилась, прочитав в воскресном приложении к New York Times, что многих американок раздражают ее «чертовски шикарные наряды» и что, по их мнению, она слишком гонится за модой. В статье приводилась цитата из женского журнала, будто Джеки тратит на парижских кутюрье по 30 тысяч долларов в год. Джеки посетовала: «Нападки сыплются на меня почти так же часто, как упреки по адресу моего мужа, что он католик. По-моему, это ужасно несправедливо. Я редко когда покупаю больше одного костюма или одного пальто от Balenciaga и Givenchy. Чтобы потратить суммы, о которых идет речь, мне пришлось бы заказать белье на соболях. – Несколько опрометчиво она добавила: – Уверена, я трачу на одежду меньше, чем миссис Никсон. Она одевается у Элизабет Арден, а там любая вещь стоит как минимум двести, а то и триста долларов». На это замечание тотчас последовал ответ: мисс Арден – «пламенная республиканка» и часто продает миссис Никсон одежду по себестоимости. Пэт Никсон, когда журналисты выследили ее в Атлантик-Сити, гордо продемонстрировала бирюзовое платье из шерстяного джерси, купленное за 49 долларов, и заявила: «Я не стану комментировать гардероб миссис Кеннеди. Не имею привычки критиковать других. Я покупаю себе одежду в обычных магазинах в Вашингтоне, иногда в Нью-Йорке, но одежда для меня не самое важное».
Джеки заручилась поддержкой Дианы Вриланд, «старшины» мира моды, бывшего главного редактора Voque, а ныне – Harper’s Bazaar, объяснила, что должна теперь одеваться у американских кутюрье и сделать эту новость достоянием общественности, а тем самым отмести и инсинуации прессы, будто она носит парижские наряды, и положить конец сравнениям ее любви к французской моде c бережливым патриотизмом миссис Никсон. Дэвид Дубинский, глава Международного профсоюза швейников, в разговоре с Джоном тоже выразил неудовольствие. Чтобы продвинуть свой новый образ, Джеки понадобилось несколько американских платьев для пресс-релиза 1 октября, иначе, как она опасалась, ее снова выставят поклонницей французской моды.
Если отвлечься от мышиной возни вокруг пустяков вроде моды, Джеки, из-за беременности все более ограниченная в передвижениях, твердо решила сделать все «в поддержку дорогого Джона», как она сказала своей подруге Еве Фаут, и стала активнее интересоваться ходом предвыборной кампании, так что Дж. К. Гэлбрейт недооценил ее интерес к политике. С тех пор как Джо Олсоп убедил ее, что игра стоит свеч, она делала все ради победы мужа. Осенью 1960-го, в преддверии выборов, Джеки написала Теду Соренсену памятную записку, приложив записки одной из своих подруг, лоббистки от медицины Флоренс Махони, на случай, что эта информация пригодится для речей Джона. Она особенно подчеркнула важность так называемого Польского меморандума Михала Цеплинского для «польской речи» Джека, а равно и выступления еще одного известного поляка в Чикаго 1 октября. Кеннеди поддерживали не все поляки, здесь сыграли свою роль их неприязнь к ирландскому духовенству и возросшая популярность Никсона после его визита в Польшу.
Джоан Брейден, ведущий сотрудник штаба Кеннеди в Калифорнии, работавшая в связке с Бобби, подала Джону список своих предложений, советуя максимально вовлечь Джеки в кампанию. Люди критиковали Джона за то, что в Лос-Анджелесе он не упомянул жену в своем официальном заявлении о согласии стать кандидатом от демократов. Джеки надо бы вести колонку в газетах, считала Джоан. Бобби позвонил Джеки, и Джоан Брейден, тоже на последних месяцах беременности, отправилась в Вашингтон, чтобы стать связующим звеном между Джеки и штабом кампании и защищать Джеки от излишнего давления извне. Они вместе писали статьи в колонку «Жена кандидата», вдобавок Джеки начала свою акцию – «Кофе за Кеннеди». Она просила женщин пригласить девять подруг на кофе (его разливали в специальные бумажные стаканчики с эмблемой акции), и каждая из участниц должна была пожертвовать 10 долларов в поддержку избирательной кампании. Она встречалась с экспертами программы медицинского страхования стариков и с представительницами женских организаций, призывая их отдать голоса за тандем Кеннеди – Джонсон. Присутствовала Джеки и на последнем митинге предвыборной кампании, который состоялся перед отелем «Фридом» в испаноязычном Западном Гарлеме, где с речами к собравшимся обратились, в частности, Элеонора Рузвельт, либеральный сенатор-еврей Лиман, чернокожий местный конгрессмен преподобный Адам Клейтон Пауэлл и сам Джон. «Однако настоящей звездой, несомненно, стала миссис Кеннеди», – вспоминал один из очевидцев. К удовольствию слушателей, она сказала несколько фраз по-испански, а позднее в тот же день обратилась по-итальянски к выходцам из Италии.
Впрочем, как вспоминает Джоан Брейден, возникали проблемы, когда «хороший вкус» Джеки вступал в конфликт с желаниями семейства Кеннеди. Например, они резко разошлись во мнениях касательно ансамбля Синатры Rat Pack. «Джеки не нравилось трио в составе Синатры, Дина Мартина и Питера Лоуфорда, а остальные Кеннеди считали их звездами первой величины, – писала Брейден. – Питер как-никак был членом семьи, трио пользовалось популярностью, а стало быть, надо его использовать. И использовать на всю катушку. С точки зрения Джеки, Rat Pack создавал неправильный имидж, во всяком случае, ей не хотелось, чтобы ее ассоциировали с этим трио, она не желала выступать с ними сообща и, правда куда менее решительно, требовала того же от Джона. Обеспечивая связь Джеки с предвыборным штабом, я должна была сообщить туда ее пожелания и очень опасалась распрей. Однако ее возражения были приняты. Rat Pack исчез из кампании. С той поры я ценю Мартина, Лоуфорда и Синатру за одно качество, какое мало кто соединяет с их именами. За понимание. Они действительно хотели помочь. И если лучший способ помочь – отойти на задний план, так тому и быть».
У Джеки имелись все основания советовать Бобби не подпускать Синатру к избирательной кампании, а тем паче к Джону. В глазах общественности имя певца было связано с мафией с февраля 1947 года, когда пресса сообщила, что он посетил Гавану в сопровождении известных мафиози, братьев Джозефа и Рокко Фискетти, членов чикагской банды Аль Капоне, и Лаки Лучано. Синатру и Лаки Лучано, «отца современной мафии», видели вместе в казино и на вечеринках. Роберт Руарк, известный светский обозреватель, находившийся тогда в Гаване, написал большой материал под заголовком «Синатра играет со странными типами». Новость подхватили другие журналисты, с одним из которых, Ли Мортимером, Синатра подрался в Голливуде. В 1951-м неугомонный Мортимер утверждал, что, направляясь в Гавану, Фискетти везли с собой в ручной клади два миллиона долларов. Заявление так и осталось голословным, однако Джеки полагала, что связываться с Синатрой опасно, поскольку в прессе постоянно циркулируют слухи о его дружбе с мафией. Она продолжала относиться к Синатре с осторожностью и после того, как Джон стал президентом, – приказала своим помощникам не принимать от Синатры никаких пожертвований на реставрацию Белого дома, поскольку это «грязные деньги».