Жаклин Кеннеди. Американская королева
Шрифт:
Джоан колебалась, стоит ли выходить замуж за малознакомого молодого человека, но Джо Кеннеди наотрез отказался отменить или хотя бы отложить свадьбу. Джоан не удалось отвертеться от навязанной ей роли, ведь Кеннеди не могли позволить, чтобы одного из них публично отвергли. Тедди тоже испытывал сомнения, в чем признался другу накануне свадьбы, но было слишком поздно: семейные надежды неумолимо направили пару к алтарю. Джек, который был у брата на свадьбе шафером, честно просветил Тедди насчет брака, и его наставления весьма отличались от общепринятых. «Кардинал Спелман рассуждал о святости брачных обетов, а за алтарем Джек читал совсем другую проповедь о том, что такое брак для мужчины из клана Кеннеди», – писал Лимер. По-своему Джоан и Тедди любили друг друга, но Тедди, несмотря на обаяние и прекрасный характер, все же
Джеки особенно оберегала юную Джоан, когда им приходилось жить бок о бок со всеми Кеннеди. Джоан, одаренная пианистка, не могла соперничать с Кеннеди в физической подготовке, но, как ехидно заметила Джеки, «ей достаточно было прийти на корт в леопардовом купальнике, и она могла совершенно не беспокоиться об ударе Юнис справа или ударе Этель слева». В сопротивлении массовым занятиям спортом Джеки стала союзницей Джоан. «Мы с тобой не как все», – говорила она. Джоан вспоминала: «Летом все члены семьи с утра до вечера проводили время сообща – играли в футбол, ходили под парусом, сражались в теннис, катались на водных лыжах, весь день, все сообща. Только Джеки уходила в дом, читала или рисовала, а я по ее примеру шла к себе, играла на фортепиано и читала. Иногда мы вдвоем гуляли по пляжу, разговаривали… Джеки чудесная, именно она помогла мне почувствовать, что быть собой не стыдно, а наоборот».
Полтора года после свадьбы Тедди и Джоан жили с его родителями то в Хайаннисе, то в Палм-Бич, то на чемоданах, пока Тедди разъезжал по западным штатам, вербуя брату новых сторонников. Весной 1960-го Джеки приехала в Бронксвилл, чтобы помочь Джоан после рождения дочери Кары. Затем она сняла для молодых Кеннеди дом в Джорджтауне, неподалеку от своего, наняла прислугу и нашла няню-ирландку, старинную приятельницу Мод Шоу. «Это было все равно что обрести заботливую старшую сестру, – вспоминала Джоан. – Когда я приехала с малышкой [в Вашингтон], она встретила меня, отвезла домой, все там показала, удостоверилась, что все в порядке, а потом еще сбегала и купила мне кое-какие продукты».
Джеку понравилось, что его будет сопровождать одна из фотогеничных женщин Кеннеди, и уже спустя две недели после приезда в Вашингтон Джоан отправилась с ним в Западную Виргинию. Джеки одолжила Джоан свои платья, а по возвращении подробно обо всем расспросила. Вообще-то она использовала Джоан, которая ни о чем не подозревала, в качестве дуэньи-компаньонки при Джеке. «Помню, она [Джеки] сказала мне: “Будь все время рядом с Джеком, приклейся к нему. Не давай никому втиснуться между вами, особенно когда будут фотографировать”», – рассказывала Джоан. Джеки хотела избежать сплетен: если Кеннеди надо сфотографировать с красивой женщиной, пусть это будет жена брата, член семьи. Джеки ободряла Джоан: «Они с удовольствием встретятся с тобой, потому что ты Кеннеди, а Джин Смит – всего лишь Джин Смит, хоть и родная сестра Джека». Горняки приветствовали белокурую красавицу Джоан, одетую в модную короткую юбку, громким восторженным свистом. «Джеку вправду понравилось, что все эти парни свистели при виде меня, [но] он не был уверен, хорошо ли для его кампании брать меня в такие места, где мне свистят. А по окончании кампании подарил мне серебряную сигаретницу с гравировкой: “Ты слишком красива для подобных случаев. С любовью, Джек”».
10 мая, в день первичных выборов в Западной Виргинии, Джек вернулся в Вашингтон подавленный и как на иголках ждал результатов вместе с Джеки, которая пригласила на ужин чету Брэдли. Джек был далеко не уверен в итогах. После ужина четкая картина распределения голосов еще отсутствовала. Джек быстро переговорил по телефону с Бобби, который ждал результатов в Чарлстоне, а затем Кеннеди и Брэдли вчетвером отправились в кино. Джек не мог сосредоточиться на фильме, то и дело выскакивал из зала, звонил Бобби, потом возвращался на свое место и задумчиво постукивал ногтем по зубам – явный признак озабоченности. Когда они вернулись домой, позвонил Бобби и сообщил о поразительной победе. На радостях выпили шампанского, после чего на личном самолете Джека вылетели в Чарлстон праздновать триумф.
Когда они прибыли, женщин сразу оттеснили на задний план. Брэдли вспоминает: «Кеннеди игнорировал Джеки, а ей определенно не нравилось быть в стороне. Тогда она еще не стала национальной знаменитостью и в тот вечер стояла с Тони [женой Брэдли] на лестнице, никто не обращал на них внимания, а Джон выступал перед телевизионщиками. Позднее, когда Кеннеди праздновал свой триумф и все в зале кричали от восторга, Джеки тихонько исчезла, пошла в машину и сидела там одна, пока Кеннеди не засобирался лететь обратно в Вашингтон».
Брэдли еще в 1959-м отмечал нелюбовь Джеки к бессмысленным и шумным политическим сборищам. Она тогда присутствовала на подобном мероприятии в Мэриленде. «Я пристально наблюдал за Джеки; казалось, она испытывала почти физический дискомфорт, когда медленно вошла в многолюдный зал, где все на нее глазели – не говорили с ней, просто глазели. И она – впоследствии такая реакция стала привычной – словно набросила на лицо невидимую вуаль, ушла в себя. Физически присутствовала здесь, но мыслями, душой была далеко…»
Джек не обращал внимания на жену в минуты политического триумфа, и это вполне характерно: в бизнесе и политике женщины для него не существовали. «Возможно, всему виной ирландская кровь, – писала Лора Бергквист, – но, по-моему, он не принимал женщин всерьез как соратниц, единомышленниц и коллег. Он женился на Джеки, которая отличалась собственным, оригинальным складом ума, [однако], как мне сказал Бобби, “она подходит Джеку, потому что он знает, она не из тех жен, которые спрашивают вернувшегося домой мужа: Ну, что там новенького в Лаосе? ”». Бергквист восхищалась духовной стойкостью Джеки и чувством собственного достоинства: «Она была очень сильной личностью. И выжила в семье Кеннеди только потому, что упрямо оберегала свою личную жизнь, умела твердо сказать “нет” и жить по своим правилам. С Джеком при всем его обаянии приходилось нелегко. Но Джеки не позволяла собой командовать. А могла бы».
Джон Кеннет Гэлбрейт на вопрос, интересовалась ли Джеки политикой и обсуждала ли ее с мужнем, ответил: «По некоторым крупным вопросам Джеки была хорошо информирована и имела свое мнение, но в текущих делах Демократической партии не участвовала, совершенно не участвовала. Предвыборные речи слушала так, будто происходящее вообще ее не касается». Однажды утром супруги Кеннеди в связи с выборной кампанией собирались выехать в окрестности Вашингтона. Как вспоминал Гэлбрейт, после завтрака оба сели в машину, «Джон со своими речами, а Джеки с мемуарами Сен-Симона, которые читала всю дорогу». По словам Гэлбрейта, Джеки не очень интересовалась политикой, но в одной сфере была «совершенно необходима» Джеку: «В первую очередь он полагался на ее суждения о людях. Об этом крайне редко упоминают. Джек был склонен оценивать окружающих по внешности, а Джеки смотрела глубже, видела, что они замышляют, и умела отличить тех, кто действительно что-то из себя представляет, от тех, кто лишь выпячивает собственную персону. Критический взгляд Джеки, иногда благожелательный, иногда нет, имел огромную важность. Из моих знакомых Джеки лучше всех замечала фальшь и людей, которые заняты саморекламой, и не скрывала своего умения».
В мае и июне, во время подготовки к съезду демократов в Лос-Анджелесе, на котором будет избран кандидат в президенты, Джеки почти не видела мужа – он колесил по стране. В конце июня он на десять дней вернулся домой, чтобы отдохнуть перед отъездом в Лос-Анджелес в июле. В международном аэропорту его встречали три тысячи человек, люди махали флажками, играл оркестр, девушки визжали от восторга. В пятницу 16 июля Джон вместе со Стивенсоном, Джонсоном, Хамфри и Саймингтоном – кандидатами, которых он обошел, – сидел на трибуне, а затем обратился с речью к восьмидесятитысячной толпе, собравшейся на лос-анджелесском стадионе. Это была речь молодого человека: «Сегодня нам необходимо думать о будущем, потому что мир меняется. Старая эпоха подходит к концу. Прежние методы более не годятся… мы стоим на новом рубеже – рубеже 1960-х, впереди ждут новые возможности и новые опасности, несбывшиеся надежды и новые угрозы… Я говорю не об обещаниях, а о конкретных задачах. Не о том, что я готов предложить американскому народу, но о том, чего хочу просить от народа. Я обращаюсь к его гордости, а не к кошельку. Прошу больше самопожертвования, а не покладистости…»