Жалкая жизнь журналиста Журова
Шрифт:
В университете Журов по-прежнему презирал и встречал в штыки буквально все творческие задания из-за ничтожности предлагаемой тематики. Его не покидала уверенность, что будь он свободен в выборе, то наверняка написал бы если не гениально, то неординарно. С зашкаливающим снобизмом он игнорировал обучение ремеслу и все чаще прибегал к помощи Кароль, воспринимая ее как студенческую хитрость, как шпору на экзамене. Лишь бы получить зачет у очередного препода-неудачника.
– Милый, – как-то со смехом обратилась к нему Кароль, – наша совместная работа тебе ничего не напоминает? Что ты таращишься? Я прямо как Мадлен Форестье!
Мопассана Журов любил.
– Но я-то не Жорж Дюруа!
– Чем же ты отличаешься?
–
Его дни омрачали лишь две проблемы, которые в раздумьях он нередко увязывал в одну: грядущее распределение и скорый отъезд Кароль. Советскую журналистику презирать-то он презирал, но работать в какой-нибудь периферийной газетенке не собирался, ему как минимум подавай «Ленинградскую правду». А кто ж его туда возьмет? А если жениться на Кароль и свалить? Только что в этом Париже делать? Оба вопроса требовали решения, и если на распределение Журов повлиять был не в силах, то вот жениться или нет, мог решить только он!
– Пойми, Вить, родители у нее чокнутые бедные коммунисты, помощи от них не будет… Положим, у нее есть работа… Но квартиры-то нет! И сбережений тоже. Мне посуду мыть? Курьером бегать?! Не висеть же у нее на шее!
– Париж – это тебе не Слынчев Бряг! Другие возможности, Франция все-таки! – Журов поморщился – ситуация назревала один в один… Он полагал, что Витя, как друг, не имеет права упоминать при нем Болгарию и Иванку. Он вычеркнул из памяти свою первую любовь – при встрече на факультете в груди больше ничего не екало… Да, ему пришлось поступить с Иванкой неприглядно! Но исключительно из-за отца! И не надо напоминать ему об этом! Витя же как ни в чем не бывало продолжал выдвигать аргументы «за» с не меньшей убедительностью, чем несколько лет назад – «против»:
– А Франция – передовая капиталистическая страна! Европа! Тебе всего-то двадцать два! Все впереди! Курьером тебе бегать не придется, увидишь. Устроишься переводчиком. Свободно же шпаришь! До хрена же всяких там культурных и научных обменов. Подучишься чему-нибудь, вольешься в какое-нибудь дело… Наладим канал обмена… через дипломатов, например, или журналистов… Ты там, я здесь. Может, какую иконку тебе передам, пару килограммов икры, а ты мне что-нибудь оттуда! Не пропадешь! Боря, вали отсюда! Люди огромные деньги дают, чтобы жениться на иностранке. Заметь, на любой! Хоть на уродине, хоть на старухе! Лишь бы уехать… А у тебя любовь! Только ради Кароль – какая женщина! – уже стоит бросить все к чертовой матери! Все тебе дается на шару! Прушник! – последние слова Витя произнес с раздражением: обращался-то он к Журову, но адресовал их себе – несмотря на обаяние, щедрость, подвешенный язык и многие другие неоспоримые достоинства, в любви ему не везло. Он бы и с толстушкой, пусть даже старше его, пусть не красавицей… А с такой, как Кароль… на край света, на Колыму… да хоть куда. Он представил себя на месте Журова…
– Торговать иконами – грех!
Витя очнулся от грез и выпучил глаза:
– С каких это пор ты стал верующим?
Журов отвернулся и категорично заявил куда-то в – сторону:
– Я не верующий, но Бог точно есть. Торговать иконами мы не будем.
– Не будем так не будем, – легко согласился Витя, – но что-нибудь-то нароем!
Разговор повис. Журов не осмеливался поделиться своим главным страхом. Что-то подсказывало ему, что Кароль охотно выйдет за него замуж, при этом как в первую встречу,
В общем, Журов топтался на распутье. А тут еще рожу в общаге начистили на пустом месте… От унижения, собственной слабости и обиды на всех и на вся затащил в постель эту влюбленную в него девчушку… Зачем? Обязательно надо было кому-то поплакаться? Что Ирка в него влюбилась, он с ленивым самодовольством почувствовал сразу, еще когда без всякой задней мысли, от скуки, пригласил ее выпить шампанского. В тот раз решил голову ей не морочить, а через месяц увидел на дискотеке, и что-то словно щелкнуло внутри. На следующий день, когда повез домой, вдруг раскаялся, оставил бедную у подъезда, струхнул подняться к ней. Подумал тогда, что только объяснений с мамашей ему не хватало. Не делать же предложение руки и сердца. Как-то бестолково все вышло… и осадочек остался. Причем с гнильцой.
На следующий день после Ирки он очень некстати не удосужился убраться в квартире, выпустил это обстоятельство из виду и привел Кароль. А в прихожей коробки с аппаратурой – и как теперь уверять, что он не при делах? На кухне Витин букет – и что он вечно лезет со своими цветами! И на тетку не свалишь… Недопитое шампанское, грязные бокалы… постель как-то не так смята. Предвосхищая возможные вопросы, сразу сказал, что заходил Витя, в кои-то веки с дамой, которая, потеряв голову от его остроумия, забыла букет. Да и аппаратура Витина, позже заберет! При этом глаз поднять на Кароль не мог. Фингал этот на полфизиономии…
Неуклюжая ложь Журова причиняла Кароль страдание. Но не его вранье сейчас главное. Отъезд домой неумолимо приближается, а он все не подступает к волнующей ее теме. Неужели придется, отбросив гордость, самой спрашивать, собирается ли он на ней жениться? Или ни о чем не спрашивать? Вернуться во Францию, не расставив точки над i?
– Пожалуй, я поеду домой, – рассеянно глядя широко открытыми глазами на смятую постель, упавшим голосом произнесла она. – Проводишь меня до метро?
Журов, как ей показалось, выдохнул с облегчением и без лишних расспросов загремел засовами.
Сразу после защиты диплома в Ленинград прилетел Журов-старший и, как давно завелось, игнорируя гостеприимство Марго, остановился в «Европейской», куда и пригласил сына поужинать. Заодно и поболтать о том о сем.
Пили водку, закусывали черной икрой и груздями. Буквально все посетители, кроме иностранцев, разумеется, с любопытством, прямо или украдкой, рассматривали известного телеведущего. Анатолий Александрович привык к вниманию и по давно выработанной привычке на людях не расслаблялся – шибко на стуле не разваливался, узел галстука не распускал, ел правильно и аккуратно. В то время как его сын был излишне вальяжен и чуть ли не лежал. Когда что-то можно было взять руками, брал, игнорируя нож и вилку; единственное, чего не делал, так это не ел водку стаканами. Напиваться сегодня в планы не входило. Дураку ясно, зачем примчался отец. Журов, внимая Витиным уговорам, решил-таки родителя выслушать. Хотя язык чесался с порога ошарашить того известием, что он женится на француженке и уезжает в Париж. Пора и ему мир посмотреть. Интересно, что ответил бы на это Журов-старший, ведь сейчас-то «товарищи оттуда» его не предупредили, профукали. Куда смотрели два с половиной года, раздолбаи!?