Жалкая
Шрифт:
— Я знаю, — выводит меня из оцепенения Дороти.
Я вздергиваю бровь.
— Что знаешь?
Она придвигается ближе ко мне.
— Ты пялишься на мою сестру. Она другая. Многие люди называют её неприветливой. Она не часто выходит в свет.
— Оу?
— Но это не её вина. Наша мама, она… она не слишком хорошо относилась к Эви, понимаешь? Это вызвало много проблем, — она постучала себя по голове. — Вот тут.
Желание продолжать задавать вопросы, узнать всё об Эвелин Уэстерли, очень сильное, но я сдерживаю себя, не зная, хочу ли я знать из-за дела или потому, что она под моей кожей;
Никогда не было никого, кто бы так на меня влиял. Именно по этой причине я подошел к ней в клубе, и определенно по этой причине я трахнул её на грязном кафеле в уборной, пока она кричала мне в рот.
Мои глаза следят за Эвелин и Зиком, пока они идут к столу, его рука обнимает ее плечи, а уголок её губ украшает лёгкая ухмылка. Раздражение проскальзывает сквозь меня, когда я оцениваю их совместимость. Ей спокойно с ним. Она доверяет ему.
Они встречаются? Он слишком стар для неё.
Как только они подходят к нам, наши взгляды встречаются, и у меня сжимается челюсть, когда она первой проскальзывает в кабину, втискиваясь между деревянными панелями и Зиком, который садится рядом с ней.
Рука касается моей руки и выводит меня из состояния задумчивости, и я смотрю на Дороти, вспоминая, где нахожусь и, самое главное, что должен делать.
Теперь ты Брейден.
— Ты голоден? — спрашивает Дороти, ухмылка расползается по её лицу.
Она выглядит такой невинной и милой, что трудно поверить, что она замешана в какой-либо преступной деятельности. Но я давно усвоил, что никогда не стоит судить о книге по её обложке. Лучшие преступники — это те, кого вы никогда не подозревали. Это те, с кем ты шутишь, кому ты учишься доверять, кто становится твоим лучшим другом, пока они наносят тебе удар в спину и крадут всё у тебя из-под носа.
Мой взгляд скользит по бледно-желтому платью Дороти, а затем возвращается к её лицу, её щеки пунцово вспыхивают от моего внимания.
— Можно было бы поесть.
— Я уже попросил их приготовить что-нибудь для нас, — вклинился Зик.
Я бросаю взгляд на Зика, а затем перехожу к Эвелин, не в силах удержаться от того, чтобы не вступить с ней в разговор.
— Как насчет тебя? — я дергаю подбородком в её сторону. — Ты будешь есть?
Дороти смеется рядом со мной, прикрывая рот и качая головой, чтобы заглушить шум.
— Я тебя умоляю, Эви никогда здесь не ест.
Взгляд Эвелин прожигает меня насквозь, пока я не чувствую его в пальцах ног.
— Почему? — спрашиваю я. — Ты слишком хороша для еды из бара, милая?
Она выпрямляется, но не говорит ни слова, просто продолжает смотреть на меня своими смертоносными, мать их, глазами.
— Она хороша для того, чтобы время от времени побаловать себя, — наконец отвечает она. — Но кроме этого, в ней нет ничего особенного. Я едва ли вспоминю, что она была у меня во рту, когда я закончу.
Дороти гримасничает.
— Отвратительно, Эви. Почему ты так говоришь?
— Звучит довольно напыщенно, — вклиниваюсь я, раздраженный тем, что она намекает
Эвелин слегка ухмыляется, фальшиво. Такую, в которой не видно зубов, а уголки едва заметно приподняты. Но этого достаточно, чтобы зажечь искру в моем животе, зная, что я вызываю у неё такую реакцию.
Помнит ли она имя, которое я ей дал?
Может, у неё часто бывают партнеры на одну ночь, а я просто один в этой длинной очереди. Эта мысль заставляет мою внутренности сжаться.
Странно, что она не предъявляет мне за это, и я не могу решить, хочу ли я, чтобы она помнила, или предпочел бы, чтобы она забыла. Последнее было бы проще всего. Но в глубине души я знаю правду, как бы мне ни хотелось не признавать её. Я хочу, чтобы она помнила каждую секунду нашего времени, так же, как это было выжжено в моем мозгу с тех пор, как это произошло.
И сейчас она наблюдает за мной.
На самом деле, она не перестает наблюдать за мной с того момента, как я вошёл в помещение, как будто она отделяет один за другим мои слои и переставляет их так, чтобы они уместились в её голове.
Я чувствую себя уязвимым, незащищенным, почти в её власти. А это значит, что она — огромная помеха.
Мое горло сжимается, нервы бьются под кожей.
Блять, блять, блять.
— Можноо, — говорю я, протягивая руку, чтобы прижаться к плечу Дороти, внезапно нуждаясь в нескольких минутах, чтобы собраться с мыслями.
Она хмурится, нижняя губа слегка надувается.
— Ты в порядке?
Вынужденно усмехнувшись, я киваю.
— Да, я сейчас вернусь.
Она двигается, выскальзывает из кабинки и встает, а я следую за ней, проскальзывая мимо, направляясь в тёмный коридор, ведущий к туалетам.
Но не её взгляд я чувствую на своей спине.
Мои ноги горят, когда я спешу в маленькую уборную, открываю дверь и быстро закрываю её за собой, затем бросаюсь к раковине и включаю её, набираю в ладони холодную воду и брызгаю её в лицо. Ледяное ощущение возвращает мои нервы в устойчивое состояние, и я сжимаю костяшки пальцев на краю стойки, капли воды стекают с моего носа в раковину.
Соберись. Это не проблема. Она не проблема.
Размяв шею, я поворачиваюсь к диспенсеру для бумажных полотенец и хватаю несколько. Я вытираю лицо, прежде чем сделать глубокий вдох и напустить на себя фальшивую уверенность, которой на самом деле не чувствую, когда выхожу из уборной и возвращаюсь в темный холл.
Мои шаги замирают, когда я натыкаюсь на Эвелин, прислонившуюся к стене, где она явно ожидала меня.
Её глаза опущены, пока она рассматривает свои ногти, её черные волосы откинуты назад, демонстрируя безупречную шею. Я провожу взглядом по её фигуре, впитывая её, как воду в пустыне. Она так отличается от той, какой была в тот вечер в клубе, с её рваной майкой, черной юбкой, сапогами до колен на шпильках и серебряными кольцами, но этот образ ей идёт больше; глубокий фиолетовый цвет на её губах как-то даже сексуальнее, чем розовый, который был на ней в ночь нашей встречи.