Желания
Шрифт:
— Там? Где? — спросил Тренди.
— Ну, конечно, с Круз, мой бедный друг! Все время с Круз! Ей захотелось отдохнуть, прогуляться по берегу моря. Зимнему берегу или почти зимнему… Чистое безумие. Все эти капризы приведут к тому, что она потеряет голос. Так и будет. Ну, и вы понимаете, мы не могли остаться незамеченными в этой глуши. Сбежались все зеваки, вся местная, так сказать, элита. И она решила спеть для них. Для этих невежд и снобов, ничего не понимающих в музыке… Пустая трата времени, моя бедная Берениса!
Дракена больше не прерывали, и он продолжал причитать, но в его словах слышались не только раздражение и горечь, но и некий скрытый, туманный смысл, нечто, появлявшееся на очень короткое мгновение, когда он вдруг начинал говорить серьезно, хриплым голосом, словно его охватывала жажда мести.
— В конце концов, ей там наскучило. Смертельно надоело. Провинциальная скука! И она решила вернуться. Не дай бог люди о ней забудут! И мы принялись готовить, вы знаете, Берениса, я вам уже говорил, эту очень красивую и очень сложную вещь, «Сансинею», которую я написал для нее и в которой она выступает через две недели в Опере. И у нее все получится, у этой ведьмы, как обычно. Ей всегда все удается. Это будет настоящий успех. — Дракен на минуту замолчал и похлопал танцовщицу по руке. — Если только однажды я не лишусь ее, этой Круз. Если только не поймаю ее… Не так ли, моя маленькая Берениса? Хорошо, что вы здесь, чтобы приободрить меня. Налейте-ка мне еще вашего напитка.
Внезапно он сделался веселым, встал, схватил бокал и, залпом осушив его, принялся напевать вполголоса. Когда он пел, голос у него был тонкий, немного смешной.
— Мефистофель — вот роль, которая бы мне подошла!
Дракен пригладил свои длинные седые волосы перед зеркалом туалетного столика и принял вид оперного героя. Но не пропел он и десяти тактов, как его охватил сильнейший приступ кашля, никак не прекращавшегося. Когда Дракен смог, наконец, перевести дыхание, его голос показался Тренди еще более надтреснутым, а вид — более обеспокоенным.
— А ведь я не курю, — сказал музыкант. — И никогда не курил. Из-за Круз. Всегда она. И все же я уверен… — Он схватился за горло: — …уверен, что это она сделала меня больным. Она насылает на меня проклятия, она меня околдовывает!
Дракен коротко хохотнул. Насмехался он над самим собой или говорил серьезно — понять было невозможно.
— Берениса, вы ведь все знаете… Я проклят?
Нюманс снова собрался уходить. Берениса это заметила.
— Они не все такие, как твоя Круз, — нежно сказала она Дракену. — Ты ведь говорил мне, что раньше, другая…
Музыкант насторожился:
— Вот как? Я говорил об этом?
— Ну да, Скрип-Скрип, ты же помнишь, тем вечером в «Наслаждениях»…
Похоже, Дракен слегка удивился, затем снова опустился в кресло:
— Вполне возможно. Но, в конце концов, Берениса, не будем мешать все в одну кучу. Другая была самой нежностью, чувственностью. Ее голос… Ах, что у нее был за голос! Но это была любовь, Берениса, лунный свет, клятвы, поцелуи, ласки, объятия — все, я же говорил…
Он моментально загорелся, словно дирижировал оркестром. Теперь он обращался к Нюмансу и Тренди:
— Вы даже представить себе не можете, что это было, вы слишком молоды, вы оба. Но что толку об этом вспоминать? Это длилось так недолго.
— Расскажите нам, — попросил Тренди.
— Правда?
Дракен, похоже, удивился и обрадовался:
— Я тронут. Мало кого это интересует.
Он внимательно и долго смотрел на Тренди. Взгляд у него был ясный, очень острый. Тренди почувствовал, что краснеет.
— Вы очень привлекательный молодой человек. Должно быть, женщины вас обожают. Только не заматывайтесь вы так в свой шарф! Не правда ли, Берениса, он красивый юноша?
Нюманс отвернулся.
— Ладно, Скрип-Скрип, мне уже пора возвращаться. У меня нет времени даже поправить макияж.
— Вы всегда торопитесь. Я мог бы остаться и проговорить всю ночь.
Берениса накрыла его руку своей. Должно быть, как и Тренди, Дракен был чувствителен к ласке, потому что закрыл глаза и слушал ее, больше не перебивая.
— Тогда завтра, Скрип-Скрип, если хочешь, проговорим всю ночь. Но ты дашь мне послушать голос другой певицы, той, что была раньше, той, что пела, словно ласкала и любила…
Не открывая глаз, он кивнул.
— Ты дашь мне ее послушать, — повторила Берениса. — Мне и двум моим друзьям.
Он опять кивнул. Казалось, ее мелодичный голос наконец успокоил его, как вдруг Дракен подскочил в кресле:
— Тогда надо, чтобы вы пришли ко мне! Только у меня сохранилось это старье!
Он надел пальто, нахлобучил фетровую шляпу, с которой никогда не расставался, и собрался уходить.
— Это очень досадно, Берениса, — сказал он, толкая дверь. — Это перевернет наши привычки.
— Здесь или у тебя — какая разница, где разговаривать? Что это изменит?
— Да, конечно, моя дорогая… Но… но у меня вы будете не такой.
— Какой?
— Как сейчас… Ваш халатик. Ваш макияж. И все остальное. — Дракен смотрел на ее ноги в шелковых чулках с блестками, выглядывавшие из пеньюара, гибкие бедра, угадывавшиеся под тонкой тканью, туфли на тонком каблуке, украшенные стразами, несомненно, сценические, поскольку она так и не сняла их, несмотря на неудобство.
— Ну, если дело только в этом! — воскликнула Берениса. — Я не изменюсь, Скрип-Скрип, — прыгну в такси сразу после выступления и приеду к тебе. Со своими друзьями. Они милые, ты же видишь. Такие же милые, как я тебе говорила. Давай мне свой адрес.
Дракен протянул ей визитную карточку. Квартал был фешенебельный, прямо рядом с Оперой.
— Это правда? — прошептал музыкант Беренисе прямо в ухо. — Вы клянетесь, что приедете в этом костюме?
— Именно в этом. Клянусь. И с друзьями. Знаешь, Скрип-Скрип, время от времени надо менять привычки…
Похоже, она его не убедила. Поцеловав Беренису в щеку, Дракен еще раз взял с нее слово не меняться и захлопнул за собой дверь гримерки. Он не попрощался ни с Тренди, ни с Нюмансом. Он вышел, даже не заметив их.