Железный Густав
Шрифт:
— Надень пальто. Нет, попроще. А где у тебя твое старое коричневое? Отдала? Какое право ты имеешь отдавать мои вещи? Погоди, сегодня узнаешь, почем фунт лиха! Где у тебя деньги? Давай сюда! И это все? А еще у тебя какие вещи? Часы? Как, и браслетка? Видишь, что творится, когда папаши дома нет! Клади все к себе в сумочку, сюда ты больше не вернешься!
Она молча сходит с ним по лестнице. Он свистом подзывает такси. Они едут долго. На улице, погруженной в густой мрак, останавливаются, и Эйген расплачивается
На тротуаре они одни. Эйген хватает ее за руку. Он приближает лицо к ее лицу.
— Я поведу тебя к моим друзьям. Моим друзьям тоже охота позабавиться, сама понимаешь. Тебе ведь это ничего не составляет. Ты ведь холодная, сволочь, холодная, как рыба!
— Да…
— Вот видишь, а это все наша братва бранденбуржцы — ребята, как на подбор! Смотри же, не осрами меня, курва!
— Нет, Эйген!
И он толкает ее в какой-то подъезд, где стоит непроницаемая тьма, — она чуть не падает. Он следует за ней.
Этот вечер все больше казался юному Гейнцу Хакендалю затянувшимся сном. Долгая езда в продуваемой насквозь машине осталась позади, брат Эрих окончательно убедился, что отец ему ничем не поможет, что на сей раз он изрядно просчитался. И он сразу же из относительно вежливого и внимательного брата превращается в бесцеремонно позевывающего господина, который, не стесняясь, бормочет:
— Какого, собственно, черта тащу я вас в Далем в этакую поздноту! Как вы теперь доберетесь домой? Моему шоферу тоже надо выспаться!
Но вот машина захрустела по гравию, и из темной, мглистой, гудящей выстрелами ночи они вступают в просторный, ярко освещенный холл. В камине из красного кирпича потрескивают буковые чурки, пол устлан толстым ковром, стены украшены картинами.
— Ты здесь живешь? — с удивлением спрашивает Гейнц.
— Да, здесь я разбил свой скромный шатер! — довольно ухмыляется Эрих, — он снова неузнаваем, теперь это веселый, довольный собой и жизнью человек. Он добродушно хлопает брата по плечу, отчего Гейнц чуть не валится с ног, и восклицает с необычной для него усмешкой, труня над самим собой: — Вот бы куда отцу вложить свои мифические миллионы! Я бы обеспечил ему недурной процент!
Он раскатисто смеется, потешаясь над собой, и бросается в кресло перед камином.
— Выпьем водки, Гейнц! Уважаемая фрейлейн, рюмочку ликера! Один раз не в счет, — как сказала дева, а потом возьми да и разродись тройней!
Он опять смеется, словно захмелев. Впрочем, это скорее опьянение человека, который был гол, как сокол, и теперь упивается сознанием своего благополучия.
Но вот Эрих снова вскакивает, он зовет человека в военной форме, и тот с непроницаемым видом ставит перед ним графин водки и разливает ее по рюмкам.
— Радтке, послушайте, Радтке, доложите мадам, что мы здесь, что я чертовски голоден и не прочь поужинать. Еще два прибора, Радтке!
— Слушаю, господин лейтенант!
(Ирма и Малыш быстро переглядываются: итак, здесь, в домашней обстановке, сохранились еще лейтенанты — хотя в том, большом мире, все равны, даже если это равенство приходится вколачивать кулаками!)
— Радтке! Послушайте, Радтке! Надеюсь, сегодня здесь обошлось без особых происшествий?
— Я ничего не видел и не слышал, господин лейтенант!
— Попросите сейчас же покормить шофера и караульного и установите втроем посменное дежурство! И чтобы оружие было тут же, под рукой.
— Слушаю, господин лейтенант!
Радтке уходит, а господин социалист, будущий статс-секретарь, снова бросается в кресло.
— Прошлой ночью, — поясняет он, — на некоторые виллы в окрестностях были совершены налеты. Это делается под видом облавы на спекулянтов: на самом деле орудуют дезертиры и преступники, почуявшие, что полиция считает ворон…
— Вот был бы конфуз, если б это случилось с тобой, Эрих! — смеется Гейнц. — Ведь тебе доверена безопасность берлинских жителей!..
— Мне? Да ты что, очумел? Ах, это насчет моего кабинета в рейхстаге? Но, братишка, надо же было как-то окрестить ребенка, под каким-то предлогом протащить меня в рейхстаг. Этак каждый может прийти и потребовать себе кабинет!
Эрих смеется. И неожиданно — уж не водка ли действует? — Гейнц и Ирма находят его шутку остроумной и смеются вместе с ним.
Но Эрих тут же вскакивает.
— Пойдемте, дети! Я еще до ужина покажу вам мою скромную хижину. Я тут наведу блеск! Мою —это, конечно, сильно сказано! Мне тут принадлежат одни счета! Ну, да авось обойдемся и без папаши — обходились же до сих пор!
Он ведет их за собой, излучая радость собственника, они должны все увидеть — вплоть до чулана для половых щеток и политого зеленой глазурью керамического льва периода Мин. И только на мгновение омрачается лицо Эриха, когда из окна второго этажа он видит ощетинившийся пулеметами грузовик, мчащийся на бешеной скорости. Смутно маячат фигуры вооруженных людей…
— Не позвонить ли в отделение? Впрочем, не стоит в это путаться! Лишь бы гром не ударил в нашу крышу!.. А вот взгляните — видите, до чего простая комната, скромная, суровая, мужественная (совсем как я!), словом — романский стиль. Романский стиль вы уже проходили, Малыш? Или тебя не было на этом уроке?
Грузовик мчится еще несколько минут, а потом резко притормаживает, двое спрыгивают на мостовую и с кошачьим проворством взбираются на телефонный столб: а теперь позвони-ка попробуй!..