Железный Совет (другой перевод)
Шрифт:
Крохотные люди-жуки сновали у них под ногами, ничего не говоря и даже умудряясь никому не мешать. Они просто приходили, молча собирали объедки, щупали ткань, из которой была сшита одежда танцующих, и потирали свои усики-антенны.
Сусуллил не отходил от Бехеллуа. Каттер наблюдал за обоими, зная, что ночью они встретятся наедине, и не мог отогнать навязчивую мысль о близости между виноградарями, хотя и сомневался, что такое случится.
Люди за столом рассказывали разные истории. Курабин, бог скрытоградцев, внезапно сделался деятельным, став ближе к ним. Монах невидимкой ходил среди обедающих и переводил.
При его содействии Сусуллил, пастух и виноградарь, поведал им историю лучшего урожая, полученного коленом Предика, когда был выбракован первый самец виносвиньи, а второму, чьи плоды были суше и лучше качеством, позволили покрыть самку. Он описал борьбу, которой сопровождался сбор урожая, и печаль, овладевшую им после гибели кабана. Когда рассказ подошел к концу, ньюкробюзонцы хлопали вместе со всеми.
Наступила их очередь рассказывать, и выбор пал на Каттера. Скрытоградцы тихо запели под бой барабанов, и Каттер, заговорив, стал невольно попадать в ритм. Сначала он замялся, опустил глаза, потом поглядел в потолок и вдруг, упрямый и хмельной, начал, бравируя своей смелостью:
– Это история любви, которой не должно было быть. А длилась она ночь и одно утро. Пять лет назад я нашел мужчину. Мы сидели в портовом кабаке. Я пригласил его к себе домой. В ту ночь мы напились наркочая и шазбы и занялись тем, чего каждому хочется, и нам было здорово.
Виноделы рассмеялись, когда Курабин перевел его слова. Элси и Помрой опустили глаза.
– Потом, ночью, когда он уснул, я перелез через него и пошел отлить, и мне на глаза попалась его одежда. Из кармана выглядывал маленький пистолетик. Я в жизни не видал такой хитрой игрушки, и, хотя это было не мое дело, я протянул руку и вытащил его, а с ним из кармана выпал крохотный значок. Милицейский. Он оказался милиционером. Я не знал, что делать. Из какого он отдела? По борьбе с наркотиками? Или с такими, как я? Так или иначе, я влип. Я даже подумывал застрелить его, но ничего подобного не сделал. Вместо этого я стал думать: может, мне удастся быстро выпутаться или уговорить отпустить меня по дороге в тюрьму – и еще кучу всяких мыслей. В конце концов я понял, что сделать ничего не могу. И вернулся в постель. А пока я залезал, он проснулся. И мы занялись этим еще раз. – (Снова одобрительный смех.) – А рано поутру опять.
«Я пьян», – подумал Каттер. Ему было все равно.
– Но я, – продолжил он, – все время ждал и думал, как буду упрашивать его или подкупать: теперь-то я знал, что он любит. А потом я встал и выбежал из дома с мыслью, что, может быть, и не остановлюсь никогда. Сяду на корабль, сменю имя, но в тюрьму не пойду – не хочу стать переделанным. Тут я как раз миновал булочную, а потом зеленную лавку и почувствовал, что не могу взять и все бросить. Не могу просто исчезнуть. Поэтому я решил не делать ноги, а купить кое-чего. А потом пошел домой и разбудил его. Мы позавтракали вместе над моей лавкой в Барсучьей топи… и он ушел. Поцеловал меня на прощание и удалился. Больше я его не видел. И все удивлялся. Может, он и не собирался ничего предпринимать. Но по-моему, – по крайней мере, мне хочется так думать, – после той ночи и прекрасного завтрака, который я приготовил: рыба-гриль, острый хаш и фрукты со сливками, цветы на столе, как будто мы женаты, – он просто влюбился в меня по-настоящему на несколько минут. Нет, я серьезно. Я и сам в него влюбился. Как я его любил, когда он целовал меня на прощанье, – в жизни так не любил никого. Потому что он знал, что я знаю, – я уверен в этом, стопроцентно уверен. Это было его подарком мне – наше прощание и его уход. А завтрак – моим подарком ему. Ни до, ни после я никого не любил так сильно, кроме еще одного человека.
Когда стало ясно, что Каттер закончил, пастухи издали что-то похожее на лай, а кое-кто из слушателей зааплодировал. Даже Элси с Помроем чуть-чуть похлопали, правда, Помрой отводил при этом глаза. Глядя, как здоровяк бьет в свои огромные ладони, Каттер испытал внезапный прилив нежности. «Да благословят тебя боги», – подумал он, а Элси даже послала ему короткую улыбку.
Тут он увидел Иуду: големист улыбался не так, как все, ненамеренно и без теплоты, словно идол, и страсть Каттера к нему вспыхнула с новой силой.
Каттер не интересовался богами. В пантеоне Нью-Кробюзона были такие, которым он симпатизировал, обычно по еретическим мотивам: например, Раконог, чьи шуточки казались ему не столько бессмысленным дурачеством, сколько продуманным ниспровержением устоев. «Ты ведь тоже мятежник, а?» – думал Каттер, пока жрецы в День Раконога проповедовали терпимость к богу-глупцу. Но он не поклонялся никому. Его редкие молитвы были циничны и немногословны. Однако он видел, какое могущество дает Курабину преданность божеству.
Монах находил потерянное и скрытое, хотя и дорогой ценой. Но высокомерие, которое сообщала Курабину такая власть, исчезло из его голоса. Каттер чувствовал в нем перемены. «Монаха надолго не хватит», – думал он.
– Галаджиты, они называют это… «собреч» или «собречин лулсур». Это игра слов. – Голос Курабина то появлялся, то исчезал, по мере того как монах добывал информацию. – «Собреш» означает «ненавистный», а «собр-чи» – «капитан». В моем языке этому нет названия. В Теше… мы не так подробно все классифицируем, как вы.
Каттер расслышал отвращение и ярость в голосе Курабина, когда тот упомянул Теш. Поэтому он совсем не удивился, когда на следующий день, едва все поднялись, Курабин пришел и объявил, что путники пойдут не одни. Что он не просто расскажет им, где искать Железный Совет, но и сам пойдет с ними.
«Отдохнуть хочет, – подумал Каттер. – Одному побыть. С нами. Смелости набирается. Будет находить для нас все больше и больше, любой ценой. Да и какая разница? Зачем ему – или ей – жить? Кому хранить верность?»
Пошел дождь, но не такой, как раньше. Солнечные лучи застыли в каждой капле, точно насекомые в янтаре, и оттого казалось, будто с неба стекает свет. Скрытоградцы махали странникам на прощание.
Сусуллил улыбнулся Каттеру и кивнул.
– Так мы с тобой и не поняли друг друга, а, брат? – сказал с беззлобной усмешкой Каттер.
Курабин – голос его был странным уханьем гермафродита – наскоро проговорил прощальные слова. Никто из жителей города, похоже, не расстроился, что бог покидает их.
Конечно, Каттер понятия не имел о том, что именно он сказал. «Теперь вы сами себе хозяева, и никакие боги вам не нужны, – например, так, – подумал он. – Или наоборот: храните память обо мне, а не то я вернусь и ослеплю вас своей яростью. Или даже так: никакой я не бог, а обычный парень, как вы, только запутавшийся в сетях идиотской религии».
Путники шли на северо-запад, потом на север, все время в гору. День, еще один день пути через медленно остывающий лес. Подъем становился все круче, деревья вокруг – все ниже и все дальше друг от друга. Из луж пили воду какие-то существа, похожие на отощавших медведей, и другие, размером с кошку, вроде ос с зазубренными крыльями. Каттеру казалось, что он кое-что замечает; он думал, что за ними следят.