Железный Совет (другой перевод)
Шрифт:
Сам он шагает, буквально пронзая поверхность воды копьевидными конечностями и так же легко вынимая их. А Иуда словно тащит за собой все болото, оставляя позади широкий след. Счастье, что родственники этого поросенка вообще позволяют Иуде ходить здесь: своим шумом он то и дело привлекает внимание существ, с которыми лучше не встречаться. Черным кайманам и боа-констрикторам наверняка кажется, что это барахтается в грязи какой-нибудь подранок.
Община копьеруков терпит и даже поощряет его присутствие здесь с тех пор, как он спас двух зазевавшихся ребятишек от хищника. Сам Иуда до сих пор убежден в том, что зверь преследовал его, но отвлекся на двух малышей, застывших на месте, когда животное поднялось перед ними на дыбы из болотной жижи и зашипело. Камуфляжные железы копьеруков начали выделять магоны, способные отвести глаза смотрящему, но поздно: хищник подобрался слишком близко, чтобы принять их за два пенька или что-нибудь в этом роде.
Но тут Иуда закричал, схватил дубину и стал колотить ею в металлический горшок из тех, которые изготовляют особи его вида, и поднял неслыханный для тихих болотных заводей шум. Испугать хищника он не мог: помесь морского льва, ягуара и саламандры с легкостью раздробила бы ему череп одним взмахом острого плавника, – но зверь пришел в замешательство и скрылся между корней водных растений.
Спасенные малыши побежали домой и в лирической арии, наспех сочиненной для пущей убедительности, поведали взрослым о происшествии, и с тех пор Иуду стали терпеть.
Копьеруки редко разговаривают. Иногда они молчат целыми днями.
Их община не имеет названия. Спальни с гамаками, приподнятые над камышами и водой, соединены мостиками, а остальные комнаты вырыты в мокрой земле. Насекомые размером с Иудин кулак неспешно пролетают мимо, урча, как большие глупые коты. Копьеруки насаживают их на вертел и едят.
У копьеруков пух покрыт жирной смазкой и не пропускает воду: болотная грязь бусинками скатывается с него. Двигаются они, как птицы, переходящие вброд ручей. Они и похожи на птиц, но в то же время на тощих кошек; лица их неподвижны и почти лишены отличительных черт.
Рыжие самцы поют хвалы богам, а коричневые изготовляют орудия труда, строят хатки и трудятся на мангровых фермах. Самки охотятся – они крадутся, так медленно поднимая ноги, что те успевают обсохнуть, пока из воды не покажутся расправленные когти, и ни одна капля не потревожит водную гладь, когда пальцы снова сложатся в стилет, на миг зависающий над своим отражением. Все это – до появления какой-нибудь толстой рыбины или лягушки: тогда конечность стремглав пронзает воду и тут же выскакивает назад с растопыренными пальцами, а добыча наколота на запястье, словно кровавый браслет.
Между домами копьеруки-малыши развлекаются с големами из грязи так же, как в Нью-Кробюзоне дети играют на улицах в шарики и пристенок. Иуда делает записи и гелиотипы. Но он не ксенолог и не знает, как отличить главное от второстепенного. А потому он хочет изучить все: врожденную способность копьеруков к камуфляжу, их големов, травяные настои, умение отделять от времени мгновения.
Он не знает, как зовут копьеруков, не знает даже, есть ли у них имена, но некоторых он окрестил сам по особым приметам: Красноглазый, Старик и Конь. Одного из них Иуда опрашивает чаще всего; тот говорит, что големы – это игрушки, детские забавы, что-то в этом роде.
– Значит, ты их больше не делаешь? – переспрашивает Иуда, и копьерук, фыркнув, смущенно поднимает глаза к небу.
Иуда больше не краснеет от своих оплошностей. Насколько он может судить, дело тут в условностях, а вовсе не в способностях: взрослому копьеруку не придет в голову забавляться с глиняными фигурками, так же как взрослому ньюкробюзонцу – требовать, чтобы его посадили на горшок.
Иуда сопровождает самок. При свете дня их лоснящийся пух кажется покрытым блестящей глазурью. Они набирают целые охапки водяных пауков – каждый размером больше Иудиной ладони. Потом самки доят их и натягивают паутину между затопленными корнями и ветками, превращая ручеек в ловушку для рыбы.
Иуда замечает что-то необычное. Шустрая рыбка-мускул прорывает сеть, сверкая ярко-синей чешуей. И тут Иуда слышит песню – точнее, два-три наложенных друг на друга ритмических выдоха. «Бу, бу, бу, бу», – произносят в такт несколько самок, и рыбка мгновенно затихает. Она замирает, не закончив движения, точно внезапно вмерзнув в лед, и охотница выбрасывает свою руку-копье, причем пение прекращается и, когда рука уже совсем рядом с ней, рыбка дергается, но поздно. Несколько дней спустя Иуда видит это снова: самки собираются вместе и, едва открывая рты, мурлычут отрывок мелодии. Добыча застывает на месте.
В каналах поглубже живут пресноводные дельфины. Эти уродливые твари, судя по их виду, давно уже не знают притока свежей крови. Напуганные фырканьем гигантского крокодила-саркозуха, они прыскают в разные стороны. Детеныш копьерука пытается научить Иуду делать движущиеся фигурки. Молодняк давно уже считает его своим. Иудины фигурки ужасно неуклюжи, и копьеруки смеются, но по-своему – испуская вздохи.
Когда они поют перед своими статуэтками, Иуда добродушно старается подражать им, но помнит о своей роли клоуна и охотно ее придерживается.
– Шалабалу, – говорит он. – Каллам, каллай, каза!
Разумеется, у Иуды ничего не выходит. Сделанные ребятишками фигурки встают и шагают, а его кукла превращается в липкий комочек и падает.
Наступает конец лета, малярийный воздух становится чище. Раздаются выстрелы. При первых звуках далекой стрельбы копьеруки принимают защитный вид, и на несколько мгновений Иуда остается один среди небольшой группы деревьев. Наступает тишина, и обитатели болот медленно принимают свой обычный облик. Их взгляды устремлены на Иуду.
Появляются трапперы, обвешанные тушками мелких болотных тварей. Они исследуют заболоченные земли, собирая с них свою дань.
К одному из них Иуда приближается на десять ярдов, но он уже сам стал болотным жителем, и человек не видит и не слышит его, а только перехватывает поудобнее винтовку и тупо пялится в сторону, на текущую воду. Другой наблюдательнее – одним ловким движением он нацеливает винтовку прямо в грудь Иуде.
– Разрази меня господь, – говорит он. – Еще чуть-чуть, и мы бы тебя подстрелили.