Желтая роза в её волосах
Шрифт:
Старик смущённо вздохнул:
– Видите ли, милая Дженни, всё это, вовсе, и не антиквариат. Просто бзик у меня такой. То бишь, очень трудно расстаюсь со старыми вещами…. Для меня они – друзья. Столько лет мы с ними вместе прожили, горе и радости делили…. Взять, к примеру, этот телевизор. Я каждый шум его понимаю, каждый каприз знаю. Сколько футбольных и хоккейных матчей я по нему пересмотрел – и не сосчитать. Да и работает он ещё совсем неплохо. Как же я его выброшу? Неправильно это будет. Неправильно и не честно…. Сперва вещи часто меняешь, мол, модно-немодно, современно-несовременно. А, что потом? Вот, кот Кукусь. Старенький он уже, подслеповатый, да и беспородный вовсе. Что же мне теперь – Кукуся усыпить?
– А, что такого? – негромко проворчал Том. – Многие так и поступают. Особенно, кто при деньгах…
Дженни, немного передохнув и глотнув уже остывшего чая, в очередной раз пошла в атаку:
– Как же быть с престижем? Многие вещи – просто престижно иметь. А, пардон, статус? Вы же являетесь известным писателем. Более того, миллионером. Вам полагается – по статусу – иметь дорогие машины, солидный дом, швейцарские часы, запонки с алмазами, другое всякое…. Ведь, так же?
Противный кот – с каминной полки – мерзко замяукал, будто язвительно рассмеялся. А не менее противный старикашка задал встречный вопрос:
– Вы, Дженни, католичка?
– Безусловно! – гордо вскинула голову репортёрша. – Причём, прошу заметить, ревностная!
– Тогда вы легко ответите на мой вопрос…. Итак, какой грех, с церковной точки зрения, считается самым страшным?
– Самым страшным? – девушка задумалась. – Наверное, убийство? Или что-нибудь похожее, из той же оперы…
– А, вот, и нет! – назидательно подняв вверх указательный палец правой руки, радостно воскликнул мистер Романофф. – Главный и непростительный грех – это гордыня.
– Гордыня – в смысле – гордость? – растерянно уточнила Дженни.
Знаменитый писатель печально помотал головой из стороны в сторону, словно бы осуждая собеседницу за такую вопиющую необразованность, и сообщил:
– Совсем нет. Гордость – это элементарное самоуважение. А, гордыня…. Гордыня – страшная и коварная штука. Это очень сильное и дикое желание, чтобы все окружающие завидовали тебе. Твоему шикарному дому, модной машине, швейцарским часам с брильянтами, прочим разным прибамбасам, включая грудастую жену-модель и породистую кошку…. На какие только преступления люди не идут – лишь бы соответствовать, лишь бы – быть упакованным не хуже, а, желательно, лучше других. Если на всё это посмотреть внимательно – сугубо грешники живут в вашем хвалёном Обществе Потребления…. А после этого все вокруг ещё и удивляются, мол: – «Почему это кризис демографический – в большинстве стран – случился?». Что тут странного? Не понимаю. Какие сейчас лозунги валятся на головы людей с телеэкранов? Перво-наперво: – «Бери от жизни всё!». Второе: – «Бери от жизни – самое лучшее!». Третье: – «Бери….». Понимаете логику? Когда ребёнка заводишь, то ему отдавать надо: и любовь, и ласку, и Душу, и деньги, и время.… А ваши жадные Потребители, они только брать умеют, а отдавать – ни-ни, ни за какие коврижки. Так что, Человечество имеет все шансы к вымиранию. Потому как грешно очень – в гордыне своей…
Минут через восемь-десять Дженни и Том торопливо уселись в машину, и старенький «Пежо» с жёлтой надписью на боку: – «Потребляй! А то – проиграешь!», натужно пыхтя, отбыл в сторону Города, угадываемому вдали по многочисленным струйкам разноцветных дымов.
– Столько времени потерять зазря! Блин горелый! – прикуривая тоненькую сигаретку модной в богемной среде марки, раздражённо воскликнула Дженни. – Можешь, Том, всё стереть. Если этот горячечный бред пойдёт в эфир, то уволят не только нас, но и всех наших начальников. Так что, никому не рассказывай об этом интервью. Типа – от греха подальше…
Возле забора, сработанного из некрашеного штакетника, стоял крепкий ещё старикан и, грустно улыбаясь в прокуренные седые усы, смотрел вслед удалявшемуся автомобилю.
Рядом, на неказистом почтовом ящике, негромко постукивая по штакетнику шикарным длиннющим хвостом, восседал огромный серо-чёрный котяра.
– Ну, что, Соломон? – на чистом английском языке (но с лёгким кошачьим акцентом), ехидно щурясь на заходящее солнце, спросил Кот. – И этим, похоже, твоя Мудрость не нужна. Хорошо ещё, что знаменитое кольцо не стал им показывать. Хватило ума…
Царь Соломон, пребывавший на Земле – на тот конкретный момент – в облике писателя Грегори Романофф, ничего не ответил Коту, ибо был по-настоящему мудр и относился ко всем этим спорам спокойно.
И, вообще, какой смысл спорить, если: – «И это – пройдёт…».
Дым над Городом
(Вчерашний сон, на правах сценария к анимационному фильму).
Уже несколько дней – с рассвета и до обеденного часа – над Городом, вернее, над его центральной Площадью – там, где располагается здание городской Ратуши – к небу поднимается столб тяжелого, желто-черного дыма. Это Великая Инквизиция справляет свою кровавую тризну, сжигая и вешая еретиков, закостенелых вероотступников и всех прочих нарушителей Заповедей Божьих и человеческих.
Совсем недавно взошло равнодушное жёлто-белёсое солнце, и народ – небольшими компактными группами – стал подтягиваться к Ратуше. То бишь, за очередной порцией впечатлений.
Иду по узким, извилистым, мощёным грубым булыжником улицам крохотного средневекового городка, время от времени ловко уворачиваясь от помоев, по-простому выплёскиваемых из окон.
Центральная площадь оказалась идеально круглой и очень просторной. По её периферии расположились любопытствующие народные массы, в центре красуется судейский помост, грубо сколоченный из неровных пальмовых досок. Рядом с помостом – тесная железная клетка с подсудимым, чуть дальше – высокий деревянный столб, несколько вязанок сухих дров, массивная плаха – с воткнутым в неё топором самого зверского вида, и солидная новёхонькая виселица.
В центре помоста вольготно расположился в дубовом кресле Некто – в бесформенном и морщинистом угольно-черном балахоне. Лицо неизвестного человека (человека ли?), скрывается под капюшоном, старательно накинутым на голову. Видны только руки – большие, чёрные, но с бело-розовыми ладонями. Ладони нервно обнимают, постоянно двигаясь туда-сюда, массивный черный посох, в навершии которого искусно вырезана голова лохмато-кучерявого пуделя.
Справа от Главного – на краюшек стула с высокой резной спинкой – осторожно присела тоненькая женщина, облачённая в тёмно-синий плащ, капюшон которого наброшен на голову только наполовину. Очень светлые, чуть волнистые волосы, красивое, тонкое и породистое лицо, огромные, чудные, сине-васильковые глаза…
До чего же печальные глаза, Боги мои!
Слева, на низенькой скамеечке, красуется черный упитанный Кот, нагло закинувший лапу-на-лапу и грустно улыбающийся сквозь роскошные усы чему-то своему.
А в клетке грустит-печалится пожилой человечек – в черном смокинге и белой манишке, с малиновой бабочкой в синий горох – испуганный и несчастный.
Ба, да это же Евгений Ваганович Петросян, собственной персоной. Неисповедимы пути земные. Неисповедимы…
– Начинаем Заседание! – летит над площадью могучий бас. – Мастер Мольер, как Прокурор Инквизиции, огласите обвинения!