Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)
Шрифт:
— Да объясни ты, что случилось!
— Что случилось!.. Ребёнок голодный, непоенный весь день на солнце! Прокалило его от макушки до пяток, вот он и сомлел. Удар у него!
— Как — весь день? Я велел, чтоб Сейитли сменил его после полудня!
— Велел… Не явился твой Сейитли. Бибиш, говорят, к сватье его послала. Барана зарезала, надо ж твоей старшенькой мясца отведать. Корчит из себя баба. Муж бригадир, вот она и командует. И хоть бы проведать зашла…
Сапар уже всё понял, сидел, опустив голову. Говори, Гарагыз, говори… Сейчас тебе говорить, мне помалкивать…
Вошла Солтанджемал, поставила перед ним горячий чайник. Гарагыз продолжала честить Сапара и его жену. Хозяйка не остановила её, значит, согласна. Наверное, если бы не старуха, она сама высказала бы всё.
А мальчик не открывает глаза. Жилка прыгает часто-часто… Если он в сознании, то всё слышит. Может, поэтому и глаз не открывает? Хочет, чтоб бригадир скорей ушёл?
Мальчик застонал, заметался в бреду. Словно желая защитить его от опасности, Солтанджемал бросилась к сыну, загородила его своим телом, вытерла ему пот со лба. Не открывая глаз, Агаджан вскрикнул и опять задышал прерывисто…
— Доктора-то хоть вызывали?
— Приходил недавно, — нехотя бросила Гарагыз.
— Что сказал?
— Сказал — обойдётся. Вон, полную горсть лекарств оставил.
— Ну, раз сказал — обойдётся, незачем в панику впадать. Ты не тревожься очень, Солтанджемал…
Выговорить он это выговорил, а вот в глаза взглянуть нету сил. Ещё муторней, ещё тошней стало на душе. Чуть не сгубил ребёнка, а теперь — «не тревожься»! Всё равно что ударить человека ножом, а потом: «Извините за беспокойство!» А что делать-то? И молчать нельзя, и сказать нечего…
— Мать где?
— Корову доит.
— Она вчера посылала тебя к Бостан?
— Да. Я на ишаке ездил.
— В какое время?
— В полдень.
Сейитли посмотрел на отца и стал пятиться от него. Никогда отец его не бил, но сейчас показалось — ударит.
— Вы втоптали меня в грязь, — со сдержанной яростью негромко проговорил Сапар. — Ты и твоя мать. Я не смогу теперь глядеть людям в глаза!
— А я говорил! Я сказал маме, что ты будешь ругаться. А она говорит — не твоё дело, делай, как мать велит.
— Не врёшь?
— Солью клянусь! Я бы, может, успел вернуться, да у меня ишак сбежал, никак поймать не мог. Приехал — уже темнеет…
— Знаешь, что Агаджан заболел?
— Знаю. Я за доктором бегал. А когда он Агаджану таблетку в рот клал, я воду подавал запивать!
С ведром в руках в комнату вошла Бибиш. Сапар кивнул сыну:
— Ступай на улицу.
Сейитли быстро шмыгнул в дверь. Бибиш как ни в чём не бывало начала переливать молоко в стоявший возле двери чёрный казан.
— Ты знаешь, в каком состоянии ребёнок?
— Ещё бы не знать! Сын твой уже все уши прожужжал! Теперь ты начал? Тоже парень называется: сразу у него и удар, и горячка…
— Не стыдно тебе?
— С чего это мне стыдно будет?
— Я разрешал посылать мальчика к Бостаи?
— А когда я у тебя на такое разрешения спрашивала?
— Назавтра не могла послать? Мир рухнул бы?
— Мир-то не рухнул, а вот мясо протухло бы. По-твоему, что ж — единственной дочери тухое мясо посылать?
— Да пойми ты! Он должен был сменить Агаджана. Никто не имел права без разрешения бригадира снимать парня с работы.
— Мальчонка — от горшка два вершка, а без него, видишь, всё дело у них стало! Пускай ты бригадир, а я ему мать. Куда хочу, туда и пошлю.
— Замолчи!
Словно не веря, что её Сапар может так страшно кричать, Бибиш взглянула ему в лицо. Взглянула и испугалась, как давеча Сейитли. Сапар был сам не свой, его колотило от ярости. И чего он так? Подумаешь, преступление — послала сынишку к сватье…
— С завтрашнего… дня… — с трудом выговаривая слова, начал Сапар, — ты… будешь работать… за Солтанджемал, а он — за Агаджана. Не пропустите ни одного дня, слышишь?! Ни одного дня, пока оба не выйдут на работу. Вот так! А сейчас отправляйся к Солтанджемал!
Ни возразить, ни тем более ослушаться Бибиш не посмела. Молча вышла из комнаты. На террасе противно загрохотала какая-то посудина, кажется, она швырнула ведро.
Как же она могла? Ведь она мать, не может она не жалеть ребёнка. Не может не сочувствовать матери. Когда в прошлом году Сейитли простудил лёгкие, она ни днём, ни ночью не отходила от него. Или, может, только своё горе — горе, а чужое — как ветер в поле? Нет, Бибиш не такая, жестокости в ней нет. Просто упряма очень, вину признать не желает. Ничего, придёт сейчас к Солтанджемал, увидит, что мальчик без памяти, — это проймёт её…
Сапар вроде бы сам с собой говорил, но перед глазами у него стоял Ямат, ему пытался он объяснить, как всё получилось, перед ним старался оправдать жену и сынишку. Да сын-то при чём? Раз за врачом послали, значит, на него Солтанджемал зла не держит. Ничего, Ямат, они разберутся. Помирятся. Поймут друг друга и в беде, и в радости…
— Мерван!
— А, бригадир, здравствуй! Заходи, садись.
— Как поживаешь? Детишки как?
— Всё хорошо. Да ты садись, Сапар-ага! — Мерван подвинулся, давая гостю место на деревянном помосте. — Чай будем пить.
— Я не чай пить пришёл, Мерван. Яматов сынишка заболел. Горит весь…
— Слышал.
— Как же так получилось?
— Как получилось? Не пришёл твой парень, вот и получилось.
— Что не пришёл, мне известно. С него свой спрос. Но как ты, взрослый человек, мог допустить, чтоб ребёнка целый день солнцем калило?!
— Ты вот что, бригадир, ты на меня не кричи. Думаешь, я ему не говорил? «Иди, говорю, другого какого-нибудь мальчика приведи, а то устанешь». Он будто и не слышит. Нырнёт в арык прямо в штанах и в рубахе. Мне, говорит, не жарко, дядя Мерван… А ведь сам внаешь, куда это годится, если одежда на теле сохнет?..