Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)
Шрифт:
Сапар-ага усмехнулся. Видение ушло, растаяло. И вроде уж не так грустно. И на душе посветлело. И боли по-прежнему никакой: ни в сердце, ни в пояснице…
Это радость — встретиться с прошлым, с дорогими людьми, которых нет. Он придёт сюда и завтра, и послезавтра, он будет сюда приходить, пока не откажут ноги…
Старик не спеша ступал по мягкой земле междурядий. Она, податливая, оседала под ногами, и он видел на ней следы бесчисленных ног, он даже, ощущал их ступнями…
Вон, видится ему, за парой быков неторопливо вышагивает Овез. Управляться с культиватором он вполне может одной рукой и, чтоб вторая не болталась без дела, всё время помахивает кнутом. Пусть помахивает, беды нет — не больно-то кнут обжигает бычьи спины. Овез — человек сердобольный, скотину зря истязать не станет. Тихий, немногословный, жалостливый. И устали не знает. А лениться —
«Бог в помощь, Овез! Как делишки?» — «Нормально, Сапар-ага». — «Ну и хорошо… А вот на той высокой карте хлопчатник сохнет. Надо бы воды побольше дать»… Овез молчит. — «Мороки нам с этой картой… — не глядя на него, вздыхает Сапар-ага. — С запруды хоть глаз не спускай… Кандыма к поливальщикам пришлось перебросить, у Акмурада, говорят, опять приступ. Сколько ему твердил: чего мучаешься, иди в больницу, пусть врачи живот тебе разрежут. Не соглашается. Ума не приложу, что делать о той картой?.. Слышишь, Овез?» — «Как не слышать — слышу. Я пойду». — «Куда? К запруде? Ты же весь день за культиватором ходил, холка в мыле!» Молчит» улыбается: чего, мол, ты крутишь, Сапар-ага? Брось хитрить! Всё равно тебя насквозь видно. «Хороший ты парень, Овез, — вздыхает Сапар-ага. — Ты вот что… Ты тогда ступай сейчас в село, передохни, поешь. Я пока тут за тебя управлюсь».
Побольше бы таких людей! Не пришлось бы тогда бригадиру то и дело к Овезу приставать то с одним, то с другим… Золото — человек. И отец его Сахет такой же был: дельный, немногословный. Настоящие крестьяне — они все молчуны, болтливых земля на терпит. За тридцать пять лет бригадирства Сапар-ага твёрдо убедился в этом.
Десять лет уже как Овез в городе. На стройку поступил. Замечательный, говорят, каменщик. Возможно вполне. Это ж не кто-нибудь, Овез: такой в любом деле — находка. А всё-таки неправильно это. Овеа для земли рождён, место его здесь, в поле. По зубам бы тех, кто обидел его, уйти заставил! Разве они Озеза? Они землю обидели! Убери их вовремя, не обеднял бы колхоз, не стали бы люди с насиженных мест сниматься. А то уходили один за другим, и что им скажешь? У каждого дома шесть-семь ртов, кормить, одевать надо. На что? На какие доходы? Целый год мозоли натираешь, а от кассы не солоно хлебавши идёшь. Хочешь, чтобы человек работал, хлеба ему сперва дай. А как же иначе? Иначе не выйдет.
Он тогда не раз с начальством толковать пробовал.
«Что ж это ты, председатель, таких людей отпускаешь? Да ещё со спокойной душой?» — «Каких таких людей?» — «Таких, как Овез». — «А кто такой Овез? О ком речь?» — «Эх, председатель!.. Три года людьми командуешь, а Овеза, сына Сахета, не знаешь!» — «Да их у нас полно, Овезов! Всех не упомнишь!» — «Зачем всех! Всех не обязательно, а Овеза, сына Сахета, знать должен. Иначе председатель из тебя, как из…» — «Слушай, яшули, ты брось этот тон! Со мной начальство и то не позволяет! А насчёт твоего Овеза имей в виду: держать не будем. Кто хочет уходить, скатертью дорожка! Только, когда поумнеют, обратно проситься будут, не выйдет номер! Хоть на коленях стой! Нам сейчас немножко потерпеть. Слух идёт, на целину скоро выходить будем. А тогда только не прозевать — засеять побольше! Воды-то будет — залейся! Тем более, приятель у меня при этом деле. Ключ от плотины, считай, в наших руках. Да ты не хмурься, Сапар-ага, я дело говорю. Всё так и будет! И хлопок станем убирать машинами. Увидите, какие доходы пойдут! По радио только о нас разговору будет!» — «Да… Сказки ты хорошо научился рассказывать». — «Это, Сапар-ага, не сказки. Плохой ты бригадир, если перспективы не понимаешь!» — «Перспектива перспективой, а вот сегодня как быть?» — «Сегодня день был и прошёл. Главное — впереди. Нам бы только на целину выйти! Начнём дела проворачивать!»
Не договорились они с председателем, не вышло у них взаимопонимания. А тут как раз сердце стало пошаливать, и ушёл Сапар-ага из бригадиров. А сына в город не отпустил. «Ты знай трактор води, сынок! Как-нибудь перебьёмся, с голоду не помрём. А помрём, так на родной земле!»
Сыну такое можно сказать, а чужому не скажешь…
Сейчас ничего, сейчас всё наладилось. Уж лет пять, как порядок в колхозе. Новый председатель — человек дельный, понимающий. У него главная забота — люди. Кто ушёл, всех вернуть старается. По домам ходил: посидит с людьми, потолкует за чайком… Многих воротил. Ораз в колхоз вернулся. И правильно сделал, не прогадал. В прошлом году трактористам на
Овез так и не вернулся в колхоз. Может, председатель не сумел с ним поговорить? В таком деле подход нужен. А может, вообще забыл про Овеза? Мудрёного ничего нет, вполне мог забыть, дел у председателя по горло. В селе, не сглазить бы, народу несколько тысяч, а он один. Надо помнить. А может, скажет: «Не забыл я про него, Сапар-ага, просто считаю — рано или поздно сам вернётся». Это, конечно, верно. Вернётся Овез, никуда не денется. Некуда ему деваться от земли. Дома научился строить? И слава аллаху, колхозу строители позарез нужны. Южный стан совсем обветшал, давно пора сносить. Вот пусть и займётся. Ты ж свой, вырос тут, на этом поле. Может, конечно, обижен ты сильно, ждёшь, чтоб позвали тебя? Тогда что ж? Тогда я пойду к председателю, с ним к тебе явлюсь — уговаривать, чтоб вернулся. А потом ты будешь новый стан строить, а я тебе помогать… Посидим, потолкуем, прошлое вспомним. Помнишь, возле того заросшего арыка шалаш стоял, мы с тобой там чаёк попивали? Ты, бывало, всё помалкивал. Ну да ничего, опять я буду говорить, ты послушаешь. Нам с тобой есть что вспомнить…
Над головой с рёвом пронёсся самолёт. Сапар-ага вздрогнул и, придерживая рукой тельпек, задрал голову, взглянул на небо. Самолёт уже ушёл далеко на запад, унося с собой свой рёв. Потом развернулся и, снизившись, стал опылять поля.
Забыв обо всём на свете, Сапар-ага загляделся на это зрелище. Самолёт летит низко, его сейчас даже и не видно, только густой пышный серый хвост, словно пыль за идущей по дороге машиной. И вдруг хвост оторвался, самолёт резко взмыл вверх — глаза старика едва различили вдали неясные его очертания.
Да, велики стали колхозные земли… Вот собери попробуй весь этот хлопок руками! Ни за что не собрать. Но человек догадлив. Сначала машину придумали, теперь вот — порошок с самолёта сыплют. Посыплют, и лист опадать начнёт. Конечно, красоты той уж не будет. Не увидишь, как в тёмно-зелёной листве сияют белоснежные комочки хлопка. Что же делать?.. Побитый заморозком хлопчатник тоже грустное зрелище, а ведь если заморозок вовремя листву снимет, для урожая только польза.
Да… Придёшь на рассвете, тронешь рукой листья — мокрые. А потом, как пригреет солнышко, ссохнутся, съёжатся, словно кожа на углях… Теперь заморозков не ждут, не хотят рисковать. Только вот не торопятся ли? Конечно, может, где и не угадают: поля-то вон они — ни конца им, ни края. Да, без техники, без науки теперь не обойтись. Техника, она облегчает крестьянский труд, очень облегчает, тут возражать не приходится, а только и о красоте думать надо — жалко раньше времени поля оголять, лишать их зелёного убора. Можно, наверное, такую машину изобрести, чтоб красота не страдала, чтоб убирать хлопок прямо с зелёных кустов. Сделают такую машину, придумают; учёные — они всё могут. Уж если ворохоочиститель придумали!..
О ворохоочистителе поговаривали давно, хотя пока что никто его в глаза не видел. Машину ждали, очень ждали, надеялись, что избавит она наконец людей от мучений с куреком, повторявшихся каждую осень.
Ноябрь. Побитый морозом хлопчатник. Из раскрывшихся коробочек давно уже выбрали волокно, остались лишь сухие створки с острыми, как шильца, концами. Теперь наступила пора курека — предстояло выбирать хлопок из нераскрывшихся или раскрывшихся наполовину коробочек.
Вечером сборщики клали на весы огромные мешки, доверху набитые этими коробочками, взвешивали их, и каждый нёс свои мешки домой. Утром на тех же весах, в тех же мешках взвешивали уже очищенный хлопок. Ночь лежала между вечерним и утренним взвешиванием, и какая ночь!
Человек намаялся за день, пришёл домой, выпил чаю, поужинал. Теперь бы лечь ему, распрямить натруженную спину. Не тут-то было — на дворе ждут полные мешки курека.
И снова дайханин принимается за работу. В работе участвует вся семья: и старики, и дети. Если у тебя быстрые пальцы и много помощников, тебе, может быть, удастся управиться к полуночи. Если нет, будешь сидеть до рассвета. Руки ничего, руки привыкли — сами собой действуют, а вот глаза подводят — то и дело слипаются. Ткнёшься подбородком в грудь, вздрогнешь, и опять рука привычно тянется к мешку, опять пальцы начинают дёргать волокно из коробочек. Но проходит минута, другая, и снова слипаются глаза и голова падает на грудь…