Женитьба Элли Оде (сборник рассказов)
Шрифт:
— Молодцы, не сглазить бы. Большое дело сделали. Вон сколько наворотили… — Бормоча эти слова, Сапар, сам того не замечая, пересчитывал мешки.
И это воспоминание ушло. И снова всё вокруг изменило свой облик. Теперь перед мысленным взором Сапара появился большой, с заросшими берегами арык. Чуть поодаль дувал, обветшавший, кое-где обвалившийся. Сапар стоит на краю хлопковой карты, а на бугорке, в двух шагах от него, уронив голову на грудь, сидит
Да, так оно и было. День был погожий, ясный, вроде сегодняшнего, и такая же тишина стояла кругом. Только не было в той тишине нынешнего покоя, то была совсем другая тишина.
— Значит, уходишь, Ямат? Дай бог воротиться живым, здоровым… Когда отправляетесь?
— Завтра утром.
— Много вас?
— Из нашего села человек двадцать.
— А из других тоже есть?
— Есть. Много…
— А вот меня не, берут. Говорят, не гожусь;
— Правильно, на фронте тебе делать нечего.
— Да пойми ты, Ямат, добро бы я был хромой или косорукий. А то силищи во мне, как в том дэве, а я с ребятишками оставаться должен! Веришь: каждый раз, как уходят люди на фронт, со стыда готов сгореть. Хоть бы уж вытек он у меня, что ли, глаз этот, когда я его проткнул в детстве-то. А так — и глаз при мне, а не гожусь! До войны меня не брали на службу, но я думал, сейчас время военное, особо разбирать не станут. Толкую военкому: возьмите, а он мне: там, мол, стрелять надо, а не ишаков пасти. Я говорю, не все же стреляют, и других дел на фронте много, а он говорит — других на твою долю и в тылу хватит. Я так думаю, не в глазе причина, просто года уже не те, сорок три — не двадцать…
— Да не мучай ты себя, Сапар! Все знают: ты человек честный, не по своей воле остаёшься.
— Тебе легко говорить. А как я вдовам в глаза буду смотреть? Как я буду смотреть на женщину, когда ей похоронную принесут? Почему муж её погиб, а я живой перед ней торчу? Мука это, казнь!.. Ладно… Возвращайтесь с победой. О семьях не беспокойтесь. Солтанджемал твоей поможем… Хлопок соберём без потерь, весь соберём, до последнего волоконца. Письмо тогда напишу, отчитаюсь. Подумать только: вон, оказывается, какой год потребовался полю, чтоб невиданный урожай выдать. Гляди, какие коробочки! А раскрылись как дружно!..
Они вместе прошли по междурядью, осматривая хлопчатник. Коробочки свисали тяжёлые, полные — каждая с кулак. Многие раскрылись, а остальные треснули, и трещинки были похожи чем-то на улыбающиеся рты. Щедрая эта земля, надо только понять её. Ямат из тех, кто понимает, знает, что ей нужно. Эти полтора гектара Ямат один выходил. Солтанджемал помогала, конечно, но как затяжелела, вся работа легла на его плечи. Ямат выдюжил. Четыре месяца подряд не выпускал из рук кетмень да лопату. Возил из села коровяк, со ржавым ведром в руках ходил по междурядьям — разбрасывал. Когда сын родился, он на радостях заново взрыхлил землю, хотя хлопчатник был уже рослый. Теперь вон он какой стоит — загляденье! Повязывай фартук да выходи в поле. Да мешков побольше запасай.
— Жаль, убрать не успею. Собрать бы да и со спокойной душой…
— Ничего,
Ямат ушёл. Остались жена, только что родившийся сын и полтора гектара хлопчатника с начавшими раскрываться коробочками.
Через два дня Сапар снова обошёл участок Ямата. Спелые коробочки почти все раскрылись, медлить с уборкой нельзя, пойдут потери.
— Бог в помощь, Бебек!
— Здравствуй, бригадир!
— Как Нурлы, наезжает хоть когда?
— Без трёх дней пять месяцев глаз уже не кажет. Будто на фронте. Пускай ты чабан, в пустыне живёшь, имеешь ты право хоть раз в полгода домой заглянуть?
— Заглянет, Бебек, как будет возможность, так и заглянет. Думаешь, он по тебе не соскучился?
— Очень нужно ему по мне скучать! Ему бы только пески. Я другой раз девочкам своим говорю, как бы наш отец прямо из Каракумов на фронт не утопал…
— Он бы первым ушёл, если б не увечье.
— Увечье! Не увечному бы так с отарой управляться!
— Мужа похвалить решила? Ну давай, а то я человек сторонний, не знаю его… Вот что, Бебек, у Ямата на поле хлопок осыпаться начал. Что делать, а? Солтанджемал пока работать не может.
— Уж не знаю, Сапар, не знаю…
— Не годится так говорить, Бебек. Помочь надо. Дочку пошли. А то и сама сходи, собери немножко…
— Сходить-то можно, о чём разговор. Только ведь неловко как-то…
— Не пойму я тебя, Бебек. Туманно говоришь.
— Да я к тому, Сапар-ага, что как же без хозяина-то? Хоть бы на часок Солтанджемал вышла! Хоть бы самые первые коробочки… А то мало ли что сказать могут…
— Что могут сказать?
— Скажут: люди урожай растили, а Бебек собирает.
— Ну и удумала! Бестолочь ты, выходит! Я считал, ты умнее.
Сапар-ага сокрушённо покачал головой, пошёл дальше. Неподалёку работала жена Ходжи. Подошёл и остановился в растерянности — как с ней толковать, когда у неё яшмак на лице? Хорошо, деверь её, подросток, рядом был.
— Меред, скажи невестке, пусть с обеда переходит на карту Ямата.
— А мне как?
— Если скажет, чтоб с ней шёл, иди.
— Сапар-ага, она говорит, если Солтанджемал в поле выйдет… Что? Да говори ты погромче. Что?. А… Ладно, я ему скажу. Сапар-ага, она говорит, пусть Солтанджемал начинает, тогда и она придёт.
— Солтанджемал не может сейчас выйти, знаете ведь.
— Тогда, говорит, не пойду.
— Ну и не надо! Без вас обойдёмся!
После полудня Сапар повязался фартуком и сам пошёл на карту Ямата. Не разгибаясь, не подняв головы, дошёл до конца ряда. Злость его утихла. Если честно говорить, в чём-то они и правы. Может, и впрямь Ямату не очень приятно было бы видеть, как другие собирают выращенный им хлопок…
Когда второй фартук был наполнен, у Сапара заломило поясницу. Боль всё усиливалась. Он пытался собирать на коленях — легче от этого не стало. Сидя тоже ничего не получалось. Тогда Сапар решил плюнуть на эту боль. Люди от темна до темна не разгибаются, и ты не разломишься, не велик бай!