Женское нестроение
Шрифт:
Еще два слова. Вы говорите: «Улучшеніе быта женщины мало повліяетъ на зло ревности, ибо главною его частью является часть не экономическая, a зврская: наслажденіе ревности есть наслажденіе патологическое, какъ наслажденіе сченіемъ ребенка». Тутъ я сперва позволю себ заступиться за репутацію зврей: въ животномъ мір самки эксцессами ревности совсмъ не прославлены, — во-первыхъ; во-вторыхъ, ни одна собака, ни даже обезьяна, не говоря уже о коровахъ, кобылахъ и т. д., чадъ своихъ «для наслажденія» никогда не наказывали. Оставимъ людямъ ихъ «людства» благопріобртенныя: при чемъ звать людства зврствами? Затмъ — я опредленно говорилъ въ своей стать, что не пророчу полной смерти ревности, a предсказываю лишь общественное низведеніе ея на роль патологической аномаліи. Это самое нахожу я и въ вашемъ тезис, хотя вы мн имъ какъ будто возражаете. Наслажденіе сченіемъ ребенка, которое вы ставите въ примръ, — тмъ паче по половымъ побужденіямъ, —
Нтъ ни малйшаго сомннія, что и въ русскомъ крпостномъ прав, и въ американскомъ рабовладльчеств, да и во всякой стран съ институтомъ невольничества очень значительное количество господъ были не людоды и не аспиды-василиски, a люди — какъ люди, многіе же и очень хорошіе природно люди при томъ въ высшей степени склонные къ самосовершенствованію и самовоспитанію и проявлявшіе, какъ умли и хотли, свои добрыя качества въ своемъ частномъ рабовладніи. Однако, сіи одинокія ласточки безсильны были сдлать освободительную весну, пока экономическій ростъ ихъ государствъ не подрывалъ въ принцип сперва систему, потомъ право рабовладнія. A тогда быстро гибло и самое рабовладніе, и дурные наросты, отъ его корня на общественный организмъ наслоенные. То же и съ вопросомъ полового раскрпощенія женщины. Экономическій ростъ общества настаиваетъ на его необходимости. A разъ оно совершится, частію погаснутъ, частію вылиняютъ пороки, изъ него истекавшіе, — въ томъ числ и половая ревность. Окутанная тысячами льстивыхъ предразсудковъ, она, съ красивою мрачностью, выстаиваетъ противъ доводовъ разсудка, одинъ на одинъ съ самыми дльными и благожелательными умами, потому что еще не сломано покуда основное право и условіе ревности: общественное мужевластіе, гражданская и экономическая приниженность «женскаго сословія». Со дня, когда право это рухнетъ, какъ рухнули рабскія цпи русскаго крестьянства и черной расы, ревность пойдетъ, конечно, на убыль, длаясь достояніемъ людей пережитка и нервно больныхъ… Здоровые же выучатся ея стыдиться и, даже подвергаясь ея набгамъ, справляться съ нею наедин, какъ съ своего рода нравственнымъ геморроемъ или другимъ недугомъ, не принятымъ къ огласк въ обществ.
1904.
Подвальныя барышни
Поздъ мчался. Въ тсномъ задверномъ углу третьекласснаго вагона, съ промерзлымъ добла окномъ, было холодно, тускло, слпо. Фонарь безпокойно мигалъ оплывшею стеариновою свчею, въ вентилятор пла вьюга. Я лежалъ на жесткой скамь, вытянувшись навзничь, руки за голову, въ дорожномъ отупніи очень далеко и по скучному длу дущаго человка, безъ мыслей, безъ вниманія. Бываетъ такое милое состояніе души и тла, когда не ты управляешь своими пятью чувствами, a они управляютъ тобою, и глядишь, и видишь ты передъ собою не потому, что есть воля и охота смотрть, a только потому, что глаза во лбу есть, зрительный аппаратъ работаетъ; слышишь не то, что интересъ велитъ слушать, но что само въ уши лзетъ.
Въ вагон было очень пусто. Купецъ въ лисьей шуб, который, когда ввалился къ намъ на глухой, промежуточной станціи плюхнулся на скамью, всю ее покрывъ полами, и остолбенлъ, какъ сидячій идолъ: спалъ ли онъ или просто застылъ въ торжественномъ сознаніи своего капиталистическаго величія, — кто его знаетъ? Приказчикъ при купц, - тощій, задерганный малый, не спускавшій съ своего владыки безсонныхъ, собачьихъ глазъ. Захолустный протопопъ, возвращавшійся восвояси изъ дловой столичной побывки: онъ отъ самаго Петербурга какъ залегь, гора-горой, подъ мховую рясу, такъ и храплъ теперь вотъ ужъ двсти восемьдесятъ вторую версту. И, наконецъ, два жандарма, по даровымъ билетамъ, въ служебной командировк изъ Питера въ Москву, съ казенными пакетами за обшлагами шинелей. Оба были бравые, здоровые молодцы, съ ярко-свтлыми пуговицами, при шашкахъ, съ револьверами на поясномъ ремн. Они занимали ближайшее ко мн отдленіе, и, изъ-за высокой деревянной спинки скамьи, внятно гудли ихъ густые голоса — теноровый баритонъ и бассо-профундо. Рчь шла о какомъ-то вахмистр, какъ онъ «сталъ черезъ то въ своей жизни несчастенъ, что дочь въ гимназію отдалъ».
— Отдать отдалъ, a довести по конецъ свершенія курса — тю-тю, пороху не хватило.
— A наши сказывали: съ состояніемъ онъ, будто, вахмистръ вашъ?
— Не въ деньгахъ сила. Не деньгами — карахтеромъ не выдержалъ.
— Забоялся?
— Духомъ упалъ.
— Видите ли!
— Да. Учена, говоритъ, больно стала. Еще подучится — пожелаетъ ли меня, солдата, за родителя почитать?
— Это онъ, ежели хотите знать, довольно резонно.
— Никакого резона не предвижу, потому что двка шла первою изъ класса въ классъ, такъ что ее даже представляли знатнымъ постителямъ, въ качеств какъ бы гордость учебнаго заведенія.
— Если знатнымъ постителямъ, то, конечное дло, напрасно.
— До пятаго класса вахмистръ душою падалъ и сомнніемъ изнывалъ. Ну, а, какъ поступила она за успхи свои въ пятый классъ и начала происходить науку-исторію, совсмъ забоялся вахмистръ: шабашъ! взялъ двку, дома къ печи присадилъ, — помогай матери!
— Ревла, чай?
— Не безъ того. А главное: ошибся вахмистръ въ своемъ врномъ разсчет, и теперича y нихъ въ семейств самый язвительный адъ.
— Не обыкаетъ къ дому?
— Ни пава, ни ворона. Ни къ двушкамъ, ни къ барышнямъ.
— Замужъ — одно средство!
— Замужъ, съ ейнымъ о себ воображеніемъ, — легко ли дло? Жениха ей искать, — какой женихъ нуженъ? За шинельную душу хотя бы за нашего брата, унтеръ-офицера; разв пойдетъ?
— Да и не къ масти.
— Опять же врное ваше разсужденіе, что не къ масти. Исторію-науку произойдя, какая она, съ подобною фантазіей въ голов, можетъ быть своему дому хозяйка? Скажемъ къ примру, — васъ взять. Вы бы женились?
— Оборони Богъ!
— То-то и есть. И вс такъ. Худы ли, хороши ли, тоже свою амбицію блюдемъ. Никому не лестно предъ женою въ дуракахъ стоять, да глазами на ея образованность хлопать.
— Коли вахмистръ на приданое не скупъ, то можетъ польститься какой изъ господъ. Бываютъ — которые немудряіціе и своего достатка не имютъ.
— Врядъ ли. Потому что изъ господъ этакъ — очертя голову, ополомь — великодушно женятся и званіемъ своимъ не брегутъ одни студенты. A студенту вахмистрова дочь не съ руки.
— Не возьметъ студентъ.
— Еще кабы она была доученая. A то пятый классъ. Это для нашего брата, который науку въ казарм мдными деньгами покупалъ, да и то трехъ пятаковъ не хватило, — образованіе ея, точно, великое. A настоящему господину, ежели студентъ изъ универститета или тамъ института что ли путей сообщенія, съ ней окажется довольно даже скучно. Потому что — онъ-то дошелъ, a она не доскочила. Потому что, прикинемъ къ примру, — науку-исторію она знаетъ, a до тригометрики али астрелябіи не дошла.
— Не вровень, значитъ.
— Отъ нашихъ отстали — къ вашимъ не пристали.
Послдовало краткое молчаніе.
— Лтъ-то много? — спросилъ басъ.
— Семнадцатый.
— Изъ себя хороша?
— Картина.
— Фю-ю-ю!
И опять замолкли.
— Свихнется двка, — съ убжденіемъ произнесъ басъ.
— Какъ не свихнуться? На ту линію идетъ.
— Соняшу Перфильеву помните?
— Аккуратъ одна модель.
— Намедни Каратайченко встртилъ подъ вечеръ: по Вознесенскому катитъ, на лихач, въ ротонд, перо на шляп, морда крашеная. У моста лошадь что ли закинулась, заминка вышла, — городовой подходитъ, замчаніе сказалъ. Такъ Сонька-то городовому на слово — десять, да во всю родительскую!
— Господи! какая была скромненькая!
— Такъ и сыпетъ, такъ и бубнитъ. Голосъ хрипкій. Ужъ Каратайченко заступился, a то городовой грозился въ участокъ свести.
— Экого родителя дочь!
— Всеё семью разсыропила; совсмъ нын не люди стали! — а, бывало, жили, — сосди шапки снимали.
— Пьетъ, поди, Перфильевъ-то?
— Нельзя ему пить: y него четыре медали. A только, что, конечно, — сердцемъ прискорбенъ и даже какъ бы ршившисъ ума. Даже зарзатъся хотлъ.
— Подите жъ!
— Бритву жена изъ рукъ отняла. Потомъ къ генералу былъ требованъ.