Женское нестроение
Шрифт:
— Товарищи засмяли, — сказалъ онъ.
— То есть?
— Издвались очень. Особенно Батистовъ Вонифатъ. Вотъ, говоритъ, ты въ гимназіи два класса былъ и романы изъ библіотеки читаешь, a образованныхъ чувствъ y тебя нтъ. Разв образованный, который интеллигентъ, попуститъ, чтобы Машка съ Иваномъ Абрамовымъ хвостъ трепала, поругая любовь и попирая сердце? Нтъ, образованный интеллигентъ должонъ проклясть рокъ судьбы и вонзить кинжалъ… А теб — коленкоръ мрять, a не любовь питать; ты чувствъ чести недоумваешь. Ну, я и того… вошелъ въ настроеніе.
Недавно я перечитывалъ «Врача своей чести» Кальдерона. A знаете ли, вдь эта «драма о ревности» — совсмъ не о ревности. Герой ея, по чувству, также равнодушенъ къ жен своей, какъ П*** — къ Машк, которая трепала хвостъ съ Иваномъ Абрамовымъ. Это — драма о человк, считающемъ себя обязаннымъ питать ревность, «вошедшемъ въ настроеніе».
По природ русскій человкъ совсмъ не ревнивъ, ибо онъ весьма мало буржуа, a ревность, слагающаяся изъ института пріобртенія и охранительной боязни за собственность, несомннно буржуазное чувство въ основ своей, какъ бы его ни облагораживали съ поверхности. Великолпное tue la! Александра Дюма совсмъ не въ нравахъ русскаго народа, который, на дн своемъ, заявляетъ о неврныхъ женахъ, что «тмъ море не испоганилось, что собака воду лакала», a на верхушкахъ своего ума, чувства и нравственнаго развитія, устами величайшаго своего поэта, высказалъ величайшій кодексъ своихъ любовныхъ отношеній къ женщин:
Я васъ любилъ. Любовь еще, быть можетъ,Въ душ моей угасла не совсмъ.Но пусть она васъ больше не тревожитъ,Я не хочу печалить васъ ничмъ.Я васъ любилъ безмолвно, безнадежно,То робостью, то ревностью томимъ,Я васъ любилъ такъ искренно, такъ нжно,Какъ дай вамъ Богъ любимой быть другимъ.Согласитесь, что отъ этого восьмистишія — цлую пропасть перешагнуть надо, чтобы восклицать, вмст съ Отелло:
Ахъ, я бъ желалъ родиться лучше жабойИ въ сырости темницы пресмыкаться,Чмъ изъ того, что я люблю, другомуМалйшую частицу отдавать.Ревность въ произведеніяхъ русскихъ писателей нашла отраженіе, сравнительно незначительное и всегда строго осуждающее. Алеко и Позднышевъ стоятъ на границахъ XIX вка, въ начал и въ конц его, равно сурово приговоренные двумя колоссами нашей мысли. Едва наша юная цивилизація породнилась съ западною, мы схватились за теорію свободной любви съ энергіей, которой проповдь ея не имла и во Франціи, гд она все-таки считалась съ pruderie общественнаго мннія, съ буржуазнымъ фарисействомъ, Жоржъ-Зандъ имла y насъ въ Россіи едва-ли не большій усахъ, чмъ y европейской публики; она имла огромнйшее вліяніе на реалистовъ нашихъ сороковыхъ-шестидесятыхъ годовъ, въ области женскаго вопроса она — прямая учительница Салтыкова; Достоевскій поклонялся ея памяти даже въ своей старости, когда погрузился въ то «православное государственничество», плодами котораго явились «Дневникъ Писателя» и «Карамазовы», и которое, конечно, съ жоржъ-зандизмомъ ладило столько же, какъ вода и камень, ледъ и пламень. Гд, въ какой стран боле пылко и убдительно велась и ведется общественная агитація въ пользу облегченія развода, — мры, раннее или позднее проведеніе которой дастъ современемъ такой же радостный, гордый и плодотворный день, какъ 19-е февраля 1861 года? Гд съ большею энергіей и увренностью проповдывалось право жены на разводъ нравственный, на прекращеніе супружескихъ обязанностей къ нелюбимому мужу? Гд усердне учили мужей относиться снисходительно къ праву жены полюбить другого? Гд властвовала, въ эгомъ направленіи, надъ умами боле краснорчивая проповдь движенія къ свободной любви, чмъ, напр., «Подводный Камень» Авдева, какъ бы открывшій собою движеніе женской эмансипаціи въ русскихъ шестидесятыхъ годахъ. Герои Авдева и другихъ твердили своимъ преступнымъ женамъ пушкинское «дай вамъ Богъ любимой быть другимъ» именно въ то самое время, какъ буржуа Дюма-сына провозгласили
стонетъ въ псняхъ, покорная на разлуку, русская баба. Разв не характерно, что русскіе актеры не находятъ достаточно яркихъ и выразительныхъ храсокъ для изображенія Отелло, тогда какъ итальянцы и французы играютъ его съ гораздо большею легкостью, нежели другія шекспировскія роли? Разв не характерно, что Блинскій, образецъ настоящаго русскаго критическаго ума, разбирая игру Мочалова, едва скользнулъ по Отелло, гд любовь къ женщин — все, и съ такою страстностью занимался Гамлетомъ, гд любовь къ женщин иметъ значеніе подчиненное, побочное главному ходу дйствія, и не въ ней совсмъ сутъ? Лучшія наши комедіи («Ревизоръ», пьесы Сухово-Кобылина, «Свои люди, сочтемся») почти лишены «женскихъ ролей». Даже такая половая драма, какъ «Власть тьмы», обошлась безъ элемента ревности. A Тихонъ въ «Гроз»?
Одинъ простодушный россійскій зритель, видя впервые «Отелло» на сцен, резюмировалъ мн свои впечатлнія слдующимъ краткимъ, но выразительно-неожиданнымъ замчаніемъ:
— Да, много бабы эти нашему брату пакостятъ!
A другой весьма интеллигентный чудакъ и дловикъ, слушая однажды на журфикс споръ объ Отелло, Яго, Дездемон, о правахъ любви и ревности, о власти надъ жизнью и смертью любимаго человка и прочихъ важныхъ матеріяхъ, вдругъ вставилъ, слегка заикаясь по обыкновенію, крылатое словцо:
— До-ожъ виноватъ.
— Дожъ? какой дожъ?
— Венеціанскій.
— Онъ-то при чемъ же?
— Заачмъ назначилъ Отелло гуубернаторомъ. Онъ человкъ военный. Ему бы съ турками каждый день воевать, a се-енатъ его — на Ки-ипръ. О-островъ мирный.
— Такъ что же?
— Д-лать генералу было нечего, ску-учалъ. Во-отъ онъ и ста-алъ отъ скуки съ длопро-оизводителе-е-емъ сплетнями заниматься. A это народъ извстный: гады! Д-лопроизводителя выгнать было надо, — не было бы и тра-агедіи. О они шельмы.
— Отелло-то съ Дездемоною?!
— Н-тъ: длопроизводители.
Во Франціи законъ, безсильный бороться съ темпераментомъ ревнивыхъ собственниковъ-мужей, даетъ супругу право безнаказанно убить любовника жены, заставъ его на мст преступленія. Правомъ этимъ многіе пользовались, и общество сохраняло къ нимъ уваженіе, какъ къ своего рода героямъ. Какъ вы думаете? могъ ли бы подобный убійца по праву обременять своимъ присутствіемъ наше русское общество? протянулась ли бы къ нему хоть одна рука? Очень сомнваюсь. Ужъ слишкомъ мы, славяне, не любимъ самосуда въ нравственныхъ вопросахъ, слишкомъ скептически относимся къ насилію надъ душою ближняго. А убійство, какъ нанесеніе внезапной, преждевременной смерти, считается погубленіемъ души, a не тла. «Грабить-грабилъ, a душъ не губливалъ», хвалится русскій преступникъ. Убійство есть душегубство, и таково всякое убійство. И таковъ общерусскій взглядъ, что — тло твое, a душа Божья, и жить ей велно, дондеже Богъ смертнаго ангела не пошлетъ. И ни самъ человкъ, ни другой кто надъ душою не властенъ, и выпустить ее изъ тла чрезъ произвольно наносимую смерть — грхъ отвратительный и нестерпимый. «Ты для себя лишь хочешь воли… Ты золъ и гордъ…» — гремитъ карающее слово стараго цыгана къ ревнивцу-Алеко, покончившему своимъ судомъ жизнь пестрой бабочки-однодневки, бдной, легкомысленной Земфиры. Осужденъ Позднышевъ, осужденъ Отелло, осужденъ всякій, кто свое мужское право на обладаніе женщиною поставилъ выше правъ общечеловческихъ. Осуждены и т, кто гор, верху, и т, кто на земл, низу. Ибо вдь и Левъ Красновъ, когда, подобно Алеко, свершилъ онъ самосудъ надъ глупенькою неврною Татьяною, — даже и этотъ грозный, честный Левъ Красновъ, даромъ, что онъ не баринъ-байронистъ, играющій въ опрощеніе, a лишь простой, срый мщанинъ, — едва хватилъ жену ножомъ, какъ тутъ же выслушалъ и величавое себ обличеніе:
— Что ты сдлалъ? — говоритъ ему ддъ Архипъ, Стародумъ драмы, носитель народной мудрости, — кто теб волю далъ? Нешто она предъ тобою однимъ виновата? Она прежде всего передъ Богомъ виновата, a ты, гордый, самовольный человкъ, ты самъ своимъ судомъ судить захотлъ. Не захотлъ ты подождать милосерднаго суда Божьяго, такъ и самъ ступай теперь на судъ человческій!
И таковъ былъ русскій взглядъ на права ревности всегда, начиная отъ самыхъ древнихъ «правдъ», еще лишь полухристіанскаго происхожденія. Нтъ, не ревнивый мы народъ, — и оттого-то каждая уголовщина, возникающая y насъ изъ ревности, вызываетъ въ обществ столько толковъ, споровъ, недоумнія…