Женское нестроение
Шрифт:
Увы! прошли прекрасные дни Аранжуэца! прошли и крпостныя, и полукрпостныя, собственныя свои Машки, за коими безнаказанно волочиться было аглицкимъ милордамъ такъ удобно и легко. Что касается донъ-жуанскихъ замашекъ милорда, он, конечно, пережили и крпостной Аранжуэцъ, и крпостныхъ прелестницъ, но… примнять ихъ съ прежнею упрощенностью милордъ не иметъ возможности. Онъ оскудлъ, a законы процвли. Это во-первыхъ. A второе — изъ былыхъ Машекъ многія давнымъ давно уже первой гильдіи купчихи, мануфактуръ и коммерціи совтницы, a ныншній милордъ аглицкій ищетъ чрезъ родного человчка теплаго мстечка, дабы не положить благородныхъ зубовъ своихъ на полку, сидючи въ неоднократно описанномъ чрезъ судебнаго пристава Монрепо. Не о г. Бекетов въ данномъ случа, конечно, рчь: я о немъ знаю только по газетамъ и о состоятельности его не имю понятія, — но объ аглицкихъ милордахъ вообще,
гнвно клеймилъ когда-то современныхъ ему аглицкихъ милордовъ H. A. Некрасовъ. Это поколніе ушло, мужикъ отъ крпостныхъ стей застрахованъ, он порваны и сгнили, и осталась лишь праздная охота платонически плести ихъ.
Но духъ этого плетенія — всюду, гд живетъ и дйствуетъ аглицкій милордъ; это — неизмнный, неразрывный его спутникъ, въ род Петрушкина запаха. Призраки барщины, дворни, двичьей идутъ по пятамъ его и распространяютъ свою поганую тнь на все, что его окружаетъ, проникая даже въ самыя святыя дла и порядочныя области жизни, если он ненарокомъ очутятся въ лапахъ аглицкаго милорда. Земство — по самому существу своему — живое отрицаніе крпостничества и сословности, но къ нему, какъ къ сосцамъ здоровой, обильной молокомъ и неразборчиво щедрой кормилицы, присасывается множество аглицкихъ милордовъ. И можемъ ли мы, положа руку на сердце, отрицать, что — въ то время, какъ одни земства, въ рукахъ, чуждой милордскихъ притязаній, всесословной массы излюбленныхъ людей, быстро прогрессировали, просвщая и обогащая районъ своихъ дйствій, — бывали и бываютъ y насъ на Руси и такія злополучно-захудалыя земства, гд воля ставшихъ y власти аглицкихъ милордовъ творитъ, чего ихъ нога хочетъ, обращая земскія учрежденія въ замкнутые, вчно кейфующіе султанаты, полные антипатичнйшаго самодурства, противнйшаго кумовства, угодничества, лести, мздоимства — словомъ, всхъ пороковъ дореформенной Россіи, когда она, по вщему упреку Хомякова, была «черна неправдой черной и игомъ рабства клеймена». Конечно, все — въ міру, все — въ уменьшеніи по масштабу, приспособленному во вкус новаго вка, все въ размн съ рублей на гривенники. Но рчь идетъ не о масштаб и размрахъ, a o принципіальномъ отношеніи къ земскому длу тхъ злоупотребителей его, чью дятельность русское остроуміе давнымъ-давно опредлило мткимъ ходячимъ терминомъ «присосдиться къ общественному пирогу». Диво ли, что, воскресивъ въ подобномъ закрпощенномъ земскомъ султанат вс свои исконныя замашки, аглицкій милордъ-земецъ воскрешаетъ мало-по-малу, въ числ ихъ, и родовой инстинктъ гоньбы за Машками, и, обращая взоры свои на служащихъ подъ началомъ или вліяніемъ его интеллигентныхъ или полуинтеллигентныхъ женщинъ — учительницъ, сестеръ милосердія, фельдшерицъ, акушерокъ, телеграфистокъ, счетчицъ, конторщицъ e tutte quante, — блудливымъ окомъ выискиваетъ между нихъ лакомый кусочекъ поаппетитне и подоступне. Вся эта рабочая женская толпа закрпощена къ мстамъ своимъ бдностью и конкурренціей огромнаго трудового предложенія на малый трудовой спросъ почти что не слабе, чмъ старинныя Машки барскихъ двичьихъ были закрплены за господами своими природнымъ рабствомъ. Это — безотвтныя и сознающія себя безотвтными. Выгонятъ — что станешь длать? Куда пойдешь? Хоть издыхай, какъ собака, на улиц! «Выгонятъ», — это вчный грозный призракъ, съ насмшкою стоящій за плечами каждой русской трудящейся женщины; выгонятъ и немедленно замяятъ другою — изъ безчисленной толпы голодныхъ кандидатокъ, теперь завистливо взирающихъ на нее со стороны жадными глазами. Еще бы! счастливица! служитъ! 30 рублей въ мсяцъ получаетъ… за 14 часовъ работы въ сутки! Господи! да когда же намъ-то, намъ-то выпадетъ подобная благодать? Послушайте, господинъ хозяинъ! Увольте ее, мы будемъ работать и лучше, и прилежне, и дешевле! я на 25 пойду! я на 20! я на 15! A я — хоть за квартиру… Только возьмите! примите! не оставьте!.. И, подъ суровымъ сознаніемъ этого горемычно-безпощаднаго соперничества, «счастливица», что называется, зубами держится за свое «счастье… на мосту съ чашкой!» какъ уныло остритъ язвительное народное присловіе. Она трепещетъ передъ человкомъ, властнымъ удержать ее на служб или выгнать вонъ съ волчьимъ паспортомъ, прибавить или убавить ей жалованья, лишить ее награды или выхлопотать награду въ двойномъ размр. И, если властнымъ человкомъ является аглицкій милордъ, то изъ трепета женскаго, рабьяго трепета за свое существованіе, онъ — какую веревку хочетъ, такую и совьетъ.
Мало что есть подле покушеній мужчины, власть имущаго въ какой-либо дловой или служебной организаціи, покушеній на честь женщины или двушки, занимающей въ такой организаціи скромное рабочее мстечко. Преступленіе это надлежало бы подвести подъ категорію «съ отягчающими вину обстоятельствами» — поставить наряду съ обольщеніемъ опекаемой опекуномъ, ученицы — наставникомъ и т. п., наряду съ тми ужасными насиліями, когда жертва поставлена въ невозможность самозащиты. Изъ десяти женщинъ, преслдуемыхъ властнымъ любострастіемъ при подобныхъ условіяхъ, девять обречены на неизбжное паденіе, a — которая суметъ сберечь себя, дорого обходится ей купить свое право на цломудріе! Такъ дорого, что и самую жизнь свою приходится иной разъ включить въ эту мрачную цну. Даже въ столиц, гд арена женскаго труда шире и оплата его приличне, гд дло больше на людяхъ идетъ и, слдовательно, трудящейся легче протестовать, есть кому пожаловаться на обидчика, есть кого и на защиту свою позвать, — даже и въ столиц жизнь слагаетъ въ области этой отвратительныя и грозныя сказки. A тамъ — во глубин Россіи, гд «рядомъ лсище съ волками-медвдями»? гд «мужикъ-пьяница ходитъ, баба необразованная»? гд единственный «интеллигентъ» — это именно твое начальство, отъ котораго ты вся зависишь, въ чьихъ рукахъ и твой матеріальный достатокъ, и твоя политическая благонадежность, и твоя служебная карьера, и самая твоя репутація, потому что — стоитъ начальству дать о теб охмтку «сомнительной нравственности», и ты погибла навсегда для труда своего, какъ погибла двушка, опозоренная г. Бекетовымъ. О! аглицкіе милорды великолпно знаютъ могущество всхъ этихъ орудій доставшейся въ лапы ихъ силы, и умютъ ими пользоваться для своихъ дрянныхъ цлей и наслдственныхъ замашекъ. Эти бдныя «уважаемыя труженицы Марьи Ивановны», на своемъ тридцатирублевомъ жалованьи, обязанныя изъ него и сами кормиться, и семьямъ посылать, беззащитны столъ же, какъ и былыя «Машки-подлянки»; но — помилуйте! куда же ихъ занятне и пріятне! Что такое была «Машка-подлянка»? Двка-дура, ходячее мясо, самка безсловесная. A вдь Марья-то Ивановна — барышня, она наукамъ обучалась, по-французски съ грхомъ пополамъ говоритъ, книжки читала, съ нею и о чувствахъ потолковать возможно, и въ любовь, до поры до времени, благородно поиграть. И удовольствіе свое получилъ, и иллюзію соблюлъ, — какой, Господи благослови, шансъ образованнаго развлеченія въ деревенскомъ невжеств!
Съ одной стороны — обольщеніе, съ другой — постоянная возможность неотвратимаго нравственнаго насилія, и горитъ между этими двумя огнями бдная женская жизнь, и нтъ ей ни жалости, ни пощады. Мн скажутъ: ну, голубчикъ, пошли преувеличивать! Не вс же падаютъ, многія выходятъ изъ борьбы побдительницами… Да, еще бы вс! Этого только не хватало! Еще бы вс! Вдь и между Машками были такія, что въ омуты бросались, въ петлю лзли, a чести своей аглицкимъ милордамъ не отдавали. Но альтернатива-то — именно та же самая: то-есть — между омутомъ, петлею и благосклонностью аглицкаго милорда.
Женскій трудъ обезпеченъ въ спокойствіи своемъ только тамъ, гд порядочны мужчины. Когда мн возражаютъ многія нетрудящіяся женщины, что отъ самой двушки вполн зависитъ поставить себя такъ, чтобы ее уважали, не смли къ ней «лзть» съ глупостями, понимали ея порядочность и неприкосновенность, — я, гршный человкъ, думаю, что это фразы. То-есть, можетъ быть, и не вовсе фразы для гостиной, но въ магазин, контор, банк, на телеграф — «слова, слова, слова» и только.
— Какое несчастье быть хорошенькою! — искренно вырвалось восклицаніе y моей знакомой барышни, горемычной красавицы, работающей въ одной изъ петербургскихъ банкирскихъ конторъ.
— Что такъ?
— Да то, что вчно чувствуешь себя дичью, которую всякій норовитъ поймать, зажарить и състь.
A другая говорила мн:
— У насъ хорошій составъ служащихъ: вс люди вжливые, не нахальные, a все-таки я чувствую, что какъ-то опускаюсь между ними, внизъ качусь… Держать себя я умю, и, конечно, никому не позволю неприличныхъ отношеній, но — вотъ въ томъ-то и бда, что понятіе неприличныхъ отношеній ужасно растяжимо.
— То есть?
— Да вотъ, напримръ, я до поступленія на службу не знала ни одного скабрезнаго анекдота, a теперь y меня ихъ въ памяти — цлая хрестоматія.
— Откуда же такая просвщенность?
— A отъ Карла Францовича, — это главный агентъ нашъ. Прекрасный человкъ и добрый очень, но — прямо ужъ слабость такая: не можетъ мимо жевщвны пройти, чтобы не сказать двусмысленности. Я сперва хмурилась было, a ему — какъ съ гуся вода. A товарки по служб говорятъ: вы напрасно длаете гримасы Карлу Францовичу! Онъ мстительыый, онъ васъ подведетъ… Ну, я и подумала: что же, въ самомъ дл, врага наживать? Пусть себ вретъ, что хочетъ! Вдь меня отъ того не убудетъ…
Сегодня «меня не убудетъ» — отъ того, что выслушаю сомнительный анекдотъ отъ главнаго агента Карла Францовича.
Завтра — «авось, не слиняю» — отъ того, что директоръ, возвратясь въ контору съ удачной биржи, посл веселаго завтрака y Кюба, вдругъ взялъ, да и послалъ мн ни къ селу, ни къ городу воздушный поцлуй.
Посл завтра — «э! что мн станется!» — отъ того, что главный бухгалтеръ все норовитъ застать меня одну, шепчетъ нжныя слова и клянется, что — не будь онъ къ несчастью женатъ, не задумался бы посвятить мн всю жизнь.
«Не пропаду! цла буду!..» твердитъ трудящаяся двушка, окруженная этою мелочною мужскою ловитвою любви, твердитъ совершенно искренно и съ убжденнымъ желаніемъ дятельно уцлть, уберечь себя. Но — бдная! она не замчаетъ, что, еще уцлвъ физически, она уже давнымъ-давно не уцлла нравственно, что цломудріе ея размнивается хитрыми людьми ежедневно, ежечасно, ежеминутно на мелкую монету, что — лишь одинъ неосторожный шагъ, одинъ натискъ ловкаго и смлаго ловца, и она затрепещетъ въ рукахъ его, погибшая, осмянная, поруганная. Это — все репетиціи падепія, подготовляющія спектакль, слезный и душу раздирающій — и, какъ часто! — кровавый, съ ножемъ или револьверомъ въ финал.
Если дло обстоитъ такъ въ Петербург, Москв, Кіев и тому подобныхъ крупныхъ цеитрахъ, тмъ ужасне, повторяю, опасность въ медвжьихъ углахъ, гд, на помощь всмъ вншнимъ факторамъ властнаго обольщенія, приходитъ еще каторжная скука захолустья, — лучшая поставщица на сластолюбіе аглицкихъ милордовъ. Дьяволъ любострастія хитеръ, и ни одинъ актеръ не умегь лучше его прикинуться «свтлою личностью», когда этимъ путемъ возможно ему добиться успха въ своихъ темныхъ цляхъ. Десятки разъ беллетристика и драматургія русская посвящали силы свои разработк этого правдиваго и неизмнно насущнаго сюжета и несомннно будутъ возвращаться къ нему еще новые десятки разъ.