Женское нестроение
Шрифт:
Молодость и двичество тысячъ русскихъ женщинъ увяли въ борьб за русскій прогрессъ и — часто, увяданіе ихъ было страшное: подъ сибирскими снгами, въ тюремныхъ стнахъ, въ тифозномъ или холерномъ барак, на пол сраженія — сестрою милосердія, въ промерзлой школ, на голодномъ пайк сельской учительницы. И теперь, когда русскому прогрессу улыбаются, наконецъ, кое-какія надежды, вы, господа изобртатели небывалыхъ россійскихъ матронъ, вдругъ ставите между этими надеждами и тою женскою арміей, которая ихъ завоевала, проврочную стну «брака честна и ложа нескверна»? Вы требуете метрическихъ свидтельсгвъ? Вы отбрасываете политическую роль женщины отъ возраста, когда общественнымъ интересомъ полна и кипитъ жизнь, къ возрасту растраченныхъ силъ, истощенной физической энергіи и, въ огромномъ большинств случаевъ, семейнаго эгоизма? Женщин предлагаютъ сперва закончить воспитаніе своихъ дтей, a потомъ уже претендовать на представительство въ государств. Да когда же «заканчивается» оно, воспитаніе дтей, матерью? гд хронологическій предлъ материнскому общенію съ дтьми?! Арина Петровна Головлева считаетъ себя уже воспитавшею дтей, если они «пораспиханы» по училищамъ, a госпожа Простакова не надышется на Митрофанушку до возраста, когда — «не хочу учиться, a хочу жениться».
Вы скажете: ну, къ чему тутъ приплетены Арина Петровна Головлева и госпожа Простакова? Что имъ избирательная Гекуба и что он ей?.. Какъ, что, господа?! Да вдь это же «матроны», матроны именно по рецепту новой формулы, съ взрослыми дтьми, какъ доказательствомъ «гармоніи своихъ силъ». Если бы lapsus calami г-жи Авчинниковой-Архангельской
Энергическая и шумная борьба этой писательницы противъ регламентаціи проституціи, конечно, давала бы ей полную возможность поставить свою кандидатуру, если бы существовало y насъ женское избирательное право. Но вдь всего еще годъ тому назадъ г-жа Авчинникова-Архангельская была только г-жа Авчинникова, и я очень сомнваюсь, чтобы за одинъ годъ замужества она успла обратиться въ пожилую матрону и закончить воспитаніе своихъ дтей. A — не въ обиду будь сказано автору матрональной формулы — въ двическихъ рчахъ г-жи Авчивниковой противъ названной выше соціальной язвы было много больше общественнаго значенія, чмъ теперь въ проект замужней г-жи Авчинниковой-Архангельской — обратить женское взбирательное право въ организацію поощренія къ «выходу въ дамки». Я отнюдь не принципіальный врагъ семьи и брака, какъ случалось мн читывать въ полемическихъ статьяхъ, обыкновенво дамскаго авторства. Но, по глубочайшему моему убжденію, современный мужерабочій и мужевластный строй, обезсилевъ въ трудоспособности и производительности, довелъ институты эти до столь глубокаго паденія нравственнаго и матеріальнаго, что коренная реформа ихъ — дло столь же насущное и близкое, какъ неожиданно близкимъ и очереднымъ выплылъ наверхъ вопросъ женскаго равноправія. Я далеко не принадлежу къ отрицателямъ возможности для женщины успшно соединить супружество и материнство съ общественною дятельностью. Исторія и жизнь даютъ намъ слишкомъ много доказательствъ, что тысячи сильныхъ женскихъ натуръ весьма успшно соединяютъ плодотворный рабочій практицизмъ съ плодотворнымъ же брачнымъ состояніемъ, — и нтъ никакого сомннія, что женщина въ брак займетъ со временемъ въ народныхъ представительствахъ особенно вліятельное положеніе, И всего боле увряютъ меня въ этомъ славянскія семейныя женщины въ государствахъ, пользующихся политическою свободою, хотя еще и не распространенною на женскій полъ: чешки, зарубежныя польки, болгарки — въ род, напр., Екатерины Каравеловой, которой принадлежитъ добрая половина дятельности ея знаменитаго мужа, что не воспрепятствовало ей народить весьиа изрядное количество отличейшихъ дтей. Но я не вижу никакого резона и не могу отнестись иначе, какъ съ большою антипатіей, къ мысли внести въ женскій избирательный цензъ иачало, котораго нтъ въ мужскомъ, подчинять политическія права женщины экзамену ея половой опытности. Какъ извстно всякому, даже не изучавшему курса акушерства, рожденіе политическихъ идей и рожденіе дтей имютъ совершенно различные источники, и смшивать два эти ремесла нтъ никакого основанія. Поэтому я возстаю противъ формулы, пытающейся сдлать женское представительство привилегіей брака и материнства, — одинаково, какъ возсталъ бы, если бы явилась формула, требующая, чтобы женское представительство было привилегіей двства и бездтности, и какъ возставалъ, когда подобныя ограничительныя требованія предъявлялась къ представительницамъ столь скуднаго въ Россіи женскаго труда. [6] Двство, бракъ, материнство, бездтность — это внутренніе вопросы пола, разршаемые самимъ поломъ, по свобод убжденія и совсти. Государственнаго положенія и государственной роли женщины, разъ восторжествуетъ принципъ равноправія, они ршать не должны, какъ теперь не ршаетъ мужской пригодности къ государственной карьер холостое или брачное состояніе, обильное дтопроизводство или бездтность мужчины. Политик нужны не матроны, не весталки — ей нужны гражданки. И столько же неудачнымъ и нежелательнымъ цензовымъ критеріемъ, какъ половой опытъ, представляется мн, - повторяю, матрональный возрастъ. Міръ достаточно натерплся отъ политики, которую вками длали старики, чтобы мечтать о политик, которую будутъ длать старухи, Равенство половъ въ государств должно выражаться и равенствомъ правового ценза: образовательнаго ли, имущественнаго ли, возрастнаго ли.
6
См. въ «Женскомъ Нестроеніи» статьи противъ обязательнаго безбрачія городскихъ учительницъ.
Въ заключеніе — два слова къ русскимъ женщинамъ, ищущимъ равноправія. Милостивыя государыни и будущія гражданки! Не заботьтесь, въ вашемъ справедливомъ поход за общественными правами, изыскивать компромиссы практическихъ уступокъ и предлагать ограничительные исходы. Будьте уврены, что охотниковъ ограничить васъ, вынудить къ практическимъ уступкамъ и навязать вамъ призрачные компромиссы права, вмсто его реальности, всегда найдется больше, чмъ вы желаете. Ваша задача не сужать, но расширять женскія требованія. Кто ищетъ всего — находитъ много. Кто ищетъ «сколько-нибудь» — не находитъ ничего.
Старыя страницы
I
Посл лондонскаго конгресса
Лондонскій конгрессъ для изысканія мръ борьбы противъ торговли блыми невольницами торжественно провалился. Впрочемъ, даже и не торжественно. Онъ просто «не расцвлъ и отцвлъ въ утр пасмурныхъ дней». Спрятался куда-то — въ самый петитный уголокъ газетъ — и измеръ въ немъ тихою смертью. Похоронили его по шестому разряду и почти безъ некрологовъ. Ковгрессъ оказался покойникомъ заурядъ, какихъ отпущено по двнадцати на дюжину: ни въ чемъ ни въ дурномъ, ни въ хорошемъ не замченъ; ни въ кампаніяхъ не участвовалъ, ни подъ судомъ и слдствіемъ не состоялъ; ни орденскими знаками отличаемъ не былъ, ни выговоровъ и взысканій по служб не получалъ. Просто — потоптался на земл, покоптилъ небо и исчезъ. И такъ незамтно исчезъ, что даже и слдовъ по себ не оставилъ. И, когда человчество, устами газетъ, спохватилось:
— Позвольте! куда же, однако, двался конгрессъ?
Многіе, съ изумленіемъ, широко открывали глаза и возражали:
— A разв былъ конгрессъ?
A между тмъ отъ конгресса многаго ждали, и, по иде, онъ стоилъ, чтобы ждали. Нтъ государства сколько-нибудь культурнаго, нтъ христіанской страны, гд вопросъ о продаж женщинъ съ цлями разврата не стоялъ бы на очереди, какъ потребность насущно необходимая, какъ язва общественнаго строя, вопіющая о немедленномъ излеченіи. И нтъ государства, нтъ христіанской страны, гд бы хоть кто-нибудь, кром завзятыхъ идеалистовъ, сентиментальныхъ Эрастовъ Чертополоховыхъ, аркадскихъ пастушковъ соціологіи, искренно врилъ въ возможность подобнаго излеченія. Борьба съ проституціей — одно изъ тхъ хорошихъ словъ, которыя надо время отъ времени провозглашать во всеуслышаніе, дабы не «засохла нива жизни», но отъ которыхъ — по пословиц русской — «не станется». Этимъ знаменемъ, красиво вющимъ по втру, много и часто машутъ, призывая къ бою, но никто почти за нимъ не идетъ въ бой, и никто не бываетъ за него убитъ, ни даже раненъ. Если прослдить исторію общественныхъ мръ противъ пороковъ и бдствій, мы — опять-таки всегда и повсемстно — увидимъ, что мры противъ проституціи, изъ всхъ другихъ, самыя неувренныя, измнчивыя, кодеблющіяся, неудачныя. Это мры одинаково безплодныя и въ крайней суровости, и въ снисходителыюмъ попущеніи. Гд существуетъ послднее, съ невроятною быстротою развивается проституція открытая; гд примняется первая, съ еще вящшею быстротою растутъ проституція тайная и домашній развратъ. Проституція — наслдіе первороднаго грха, неразрывнаго съ самою природою человческою. Борьба съ проституціей — христіанскій завтъ, — почти исключительно христіанскій, что и понятно. Лишь общества, признающія половое чувство грховнымъ и губительнымъ для человчества, полагающія борьбу съ грхомъ этимъ необходимою опорою нравственности, a возможность полной побды надъ нимъ ставящія краеугольнымъ камнемъ своихъ религіозныхъ упованій, — лишь такія общества могли исторически преслдовать и, дйствительно, преслдовали проституцію. Общества, не озаренныя свтомъ возвышенныхъ духовныхъ началъ, съ нею мирились, ей даже покровительствовали, а, въ лучшемъ исход, если и искореняли ее въ своей сред, то — путемъ компромисса, врядъ-ли боле нравственнаго, чмъ самая проституція: чрезъ дозволенное и узаконенное многоженство или наложничество. Чмъ боле владетъ обществомъ религія тла, тмъ больше власти и мощи иметъ надъ тми обществомъ и вкомъ проституція. Чмъ сильне развивается въ немъ религія духа, тмъ меньше терпимости къ проституціи, тмъ ярче ей противодйствіе. То общество, которое, дйствительно, побдитъ первородный грхъ, — конечно, освободится и отъ проституціи. Мыслимо ли такое общество, побждающее царство вавилонской блудницы и звря не только въ мечтателыюмъ идеал возвышенныхъ и вдохновенныхъ умовъ, но и въ житейской наглядности? Не знаю. Въ прошломъ его не было, нтъ его и сейчасъ.
Провозгласивъ цломудріе высшимъ нравственнымъ идеаломъ, христіанство воюетъ съ проституціей девятнадцать вковъ, но все еще далеко до побды. Боле того: чмъ дольше и упорне война, тмъ она становится сомнительне и даже порою представляется безнадежною. Чмъ чаще и громче заявляетъ о себ потребность упразднить проституцію, тмъ ясне и нагле подчеркиваетъ эта послдняя свою полнйшую неистребимость. Это — Лернейская гидра. Когда ей отрубаютъ одну голову, y нея немедленно вырастаютъ дв новыя, гораздо опаснйшія прежней. Говорятъ, что одинъ въ пол не воинъ. Между тмъ, въ войн противъ проституціи, y современнаго общества — именно лишь одинъ, истинно могучій мечъ: нравственный идеалъ, вщаемый евангельскимъ словомъ. За проституцію же подняты десятки оружій, не только явныхъ, но и потаенныхъ, не смющихъ часто не только назвать себя, но даже подать голосъ о существованіи своемъ, и все же существующихъ и вредно дйствующихъ; десятки пороковъ, низменныхъ и презрнныхъ, но тсно родственныхъ натур человческой, — тмъ животнымъ проявленіямъ ея, что привились намъ вмст съ ядомъ яблока Евы.
Итакъ, побдитъ проституцію лишь то чистое, духовное христіанство, — если возможно оно, — которое окончательно сброситъ съ себя путы животнаго начала и утонетъ въ созерцаніи неизреченной красоты Вчнаго Идеала. Такое ликующее, свтоносное, безгрховвое царство общано въ апокалипсическомъ Новомъ Іерусалим. О немъ, какъ новомъ золотомъ вк на земл, мечтали и молились тааъ называемые хиліасты. Но мечты и обтованія — загадки будущаго. Въ прошломъ же и въ настоящемъ чистыя евавгельскія формы христіанства оказались достояніемъ лишь весьма немногихъ избранныхъ, «могущихъ вмстить», — настолько немногихъ, что къ общей масс именующихъ себя христіанами они относятся, какъ единицы къ десяткамъ тысячъ. Масса — глядя по вр, по вку и по настроенію эпохи — признаетъ единицы эти или святыми, или безумцами, и либо покловяется имъ, либо учиняетъ на нихъ гоненія.
Христіавская теорія и въ наши дви царствуетъ вадъ міромъ. Но царство ея не автократическое, но конституціонное. Она царствуетъ, но не управляетъ. Ей присягаютъ, ею клянутся, къ ней, какъ высшей справедливости, летитъ послдняя апелляція человка, осужденнаго жизнью ва горе и гибель, — но живутъ, хотя ея именемъ, не по ея естественному закону, а по закону искусственному, выработанному компромиссами христіанскаго идеала съ грховными запросами жизни. Какъ практическая религія, христіанство — посл первыхъ апостольскихъ дней своихъ — являлось въ многочисленныхъ по наименованіямъ, по всегда крайне тсныхъ и немноголюдныхъ по количеству приверженцевъ, общинахъ, которыя, живя во завту Христову, свято и цломудренно, превращали весь бытъ свой какъ бы въ монастырь труда и нравственваго самоохраненія. Въ такихъ обществахъ, посвященныхъ всецло «блюденію себя», разумется, и проституція становилась невозможною. Но общины эти или были первобытными по самому происхожденію своему, какъ, напр., первоначальаая церковь рыбарей-апостоловъ, или же, возникая протестомъ противъ современной имъ культуры, отрывали отъ нея и возвращали прозелитовъ своихъ къ первобытности, какъ, напр., длаютъ это наши толстовцы. Съ численнымъ ростомъ общины, съ расширеніемъ ея границъ, растутъ и ея потребности житейскія, утягивая ее все дале и дале отъ того первобытнаго строя, которымъ обусловливалась въ ней чистота и практическая примнимость вры. Становятся неизбжными компромиссы и уклоненія отъ великой теоріи, — и мало-по-малу, въ молчаливомъ взаимосогласіи чуть не поголовнаго самообмана, практика жизни начинаетъ слагаться именно изъ уклоненій этихъ и умнья узаконить ихъ, чрезъ искусное толкованіе нарушенной морали, къ своимъ выгодамъ и удобствамъ. Прививка государственности превращаетъ общую «религію» въ мстныя «вроисповданія»; ростъ вншней культуры разлагаетъ вроисповдныя законодательства каждымъ шагомъ своимъ, настойчиво заставляя поступаться въ пользу свою суровотребовательный міръ духовный, заслоняя свточъ вчнаго идеала временнымъ, но яркимъ «сіяніемъ вещества». Культъ тла, номинально уступая почтительное первенство культу духа; оттсняетъ его фактически на задній планъ; въ маск показного христіанства, жизнь совершаетъ попятную эволюцію къ укладу языческому. A языческій укладъ былъ не врагомъ, но другомъ и сыномъ первороднаго грха; онъ не чуждался разврата, но строилъ ему храмы, воздвигалъ кумиры, апоеозируя въ нихъ тхъ именно проститутокъ, то именно женское продажное рабство, противъ коего выступилъ неудачный лондонскій конгрессъ. «Надлала синица славы, a моря не зажгла». Увы! Чистое дло требуетъ, чтобы за него брались чистыми руками. Не вку, который стрляетъ въ дикарей пулями «думъ-думъ», раскапываетъ могилы, чтобы осквернить прахъ мертваго врага, изобртаетъ подводныя лодки, наврняка пускающія ко дну любой броненосецъ съ тысячами людей на немъ, швыряетъ динамитныя бомбы и мечтаетъ объ изобртеніи бомбъ міазматическихъ, способныхъ отравлять всякими заразами атмосферу чуть не цлаго государства, — не этому вку, такъ усердно причиняющему смерть и такъ боящемуся смерти, сражаться съ развратомъ — ея дтищемъ, спутникомъ и сотрудникомъ.
Лондонскій конгрессъ провалился потому, что, при всей симпатичности заявленныхъ имъ цлей, былъ втайн плодомъ общественной неискренности. Можетъ ли нападать на проституцію тотъ соціальный строй, котораго она — прямой и необходимый результатъ? Конечно, нтъ, — онъ можетъ лишь длать видъ, будто нападаетъ. A если нтъ, можетъ ли онъ серьезно и убжденно стремиться къ уничтоженію страшнаго рынка, на которомъ обращается этотъ грустный товаръ? Конечно, нтъ, — онъ можетъ лишь длать видъ, будто стремится. Ему нуженъ этотъ товаръ, и онъ будетъ имть его; товару нуженъ рынокъ, и онъ — несмотря на все обиліе честныхъ и хорошихъ словъ противъ его существованія — будетъ существовать. Быть можетъ, немножко облагообразится, временно наднетъ вуаль, но — будетъ! Докол? До тхъ поръ, пока новая нравственная реформа не освжитъ нашу культуру, начинающую принимать столь разительно схожія формы съ культурой умершаго Рима — до тхъ поръ, пока реформа эта не возвыситъ женщину надъ ея современнымъ соціальнымъ уровнемъ, не укажетъ ея права на «душу живу», не дастъ ей въ обиход нашемъ мста иного, тмъ, — говоря языкомъ политико-экономическимъ, — «предметъ первой необходимости». Покуда женщина остается въ одномъ разряд съ виномъ, хлбомъ, солью, мясомъ, кофе, чаемъ и тому подобными вещественными потребностями человчества, — до тхъ поръ и проституція, и рабскіе рынки проституціи незыблемы. Ибо человкъ — животное эгоистическое. Привыкнувъ пить кофе, онъ заботится о томъ, чтобы хорошъ былъ кофе, свжъ и вкусенъ, a вовсе не о томъ, чтобы хозяева кофейныхъ плантацій не совершали несправедливостей надъ своими рабочими и были бы люди высоконравственные. И — если y негодяя-булочника окажется хлбъ лучшаго качества, чмъ y булочника богобоязненнаго и добропорядочнаго, послдній, вопреки всмъ своимъ хорошимъ достоинствамъ, можетъ закрывать лавочку: онъ банкротъ.