Жеребята
Шрифт:
Башня Шу-этэл возвышалась над городом, стройная и светящаяся в лучах взошедшего солнца. Кирпичи ее стен были красно-коричневые, словно запекшаяся кровь.
– Я - дева Шу-эна, - сказала Сашиа, и стражники отступили.
Только девы Шу-эна из всех женщин могут всходить на эту башню для молитвы. Только они. Но если какая-то из них дает обет башни, то к ней, на самую верхнюю площадку, граничащую с небом, выложенную мрамором с золотыми прожилками, могут подниматься все. Три дня. Земля оттуда кажется далекой, а небо близким. "Площадка Дев Шу-эна" -
Лестница идет, круто поворачивая и поворачивая - вверх, вверх... Сашиа хватается за перила, в глазах у нее темнеет - она ничего не видит перед собой. В отчаянии она скидывает тяжелое покрывало, и оно падает на истертые гранитные ступени. Сашиа, ощутив нежданную легкость, перепрыгивает пролеты и вдруг оказывается на самой верхней площадке башни. По ногами ее - светлый мрамор с золотыми прожилками, вверху - синее небо, а впереди...
Впереди - черный силуэт, закрывающий собой диск солнца. Кто-то, высокий, в длинном плаще, стоит у самого края площадки Дев Шу-эна.
Что-то подсказывает задыхающейся, едва не лишающейся чувств Сашиа, что надо сделать - и она не кричит: "Игэа!". Она кидается к краю над пропастью между голубым небом и дальней землей, и хватает человека на краю ее сзади за ноги. За колени. И они вместе скатываются по гладкому мрамору к гранитным ступеням.
– Не умирай, Игэа, - выдыхает Сашиа и теряет сознание.
Она не видит, как Игэа встает, скидывает тяжелый и неудобный плащ, как спускается по боковой маленькой лесенке в каморку под мраморным полом площадки Дев Шу-эна и приносит оттуда корзину, полную жертвенной еды и кувшины с водой и новым вином. Он отрывает зубами правый рукав своей рубахи - ткань льняная, как та, из которой шьют нижние ризы жрецов Всесветлого - и смачивает белое полотно водой, вином и ароматным маслом.
– Дитя мое, Сашиа, - слышит она и чувствует прохладную влагу на своем лбу.
– Как ты пришла сюда? Как ты узнала? Тебе плохо, Сашиа...
– Нет, - ответила она - неожиданно для себя ясно и звонко.
– Я уже не больна. Я выздоровела.
Игэа поднял ее - словно ребенка. "Какой он сильный, Игэа!" - удивилась Сашиа.
– "Как Аирэи!"
– Уйдем отсюда, здесь - ветер, холодный ветер...
– говорил Игэа.
– И давай пообедаем. Видишь, жертвенная корзина полна всякой всячины. Бери-ка лепешку, нет, не эту - вот эту, медовую, с тмином... Вот так...
Его правая рука обнажена по плечо - она кажется такой же живой, как и левая, только неестественно лежит на складках шерстяного плаща.
– Я обо всем знаю, Игэа, - сказала Сашиа.
– Аэй...
– Да...
– ответил Игэа, склоняя голову, и тяжелая золотая цепь на его груди блеснула в лучах солнца.
– Мы давно решили - если меня арестовывают, она хватает Лэлу и бежит к степнякам. Она - наполовину соэтамо, наполовину степнячка, ее приняли бы там, и они были бы спасены.
Он говорит теперь сбивчиво, коверкая аэольские слова, иногда переходя на фроуэрский.
– Но ты ведь всё знаешь? В
– внимательно вглядывается вдруг он в ее лицо.- Тэлиай рассказала тебе? Все-таки не сдержалась?
Он обнимает Сашиа левой рукой, а она гладит и целует его безжизненную правую.
– Бедный, бедный Игэа...
– она хочет сказать, чтобы он не умирал, чтобы не подходил к краю башни - где небо обрывается вниз, и - не может. Слезы подступают к горлу и начинают душить ее.
– Так, плачь, плачь - о, Сашиа!
– горе должно выходить слезами...
Игэа молчит, кажется, он плачет сам.
– Их нашли в степи мертвыми?
– спрашивает, наконец, Сашиа.
– Их не нашли, - отвечает он.
– Снег замел все дороги. Они наверняка замерзли в снегу... дети, Аэй, Каэрэ...
Сашиа вздрогнула так, что корзина с жертвенными дарами перевернулась, а кувшин с вином разлился. Темнокрасные струйки побежали по мрамору с золотыми прожилками, срываясь вниз, у тонкого, как лезвие бритвы, края между мрамором и синим небом.
– Ты н е з н а л а?!
– сказал убито Игэа.
– Тэлиай сдержала слово. Это я - не сдержал.
Сашиа молчала. Слезы высохли на ее глазах. Она смотрела, как ручеек молодого вина бежит к небу, чтобы сорваться вниз.
– Но нам надо жить, Игэа, - вдруг сказала Сашиа.
– Тису желает, чтобы мы еще жили. Когда придет срок, он позовет...
Она встала на ноги, и Игэа тоже поднялся.
Она подала ему белый шерстяной плащ, с пятнами вина - словно пролитой крови - и сделала шаг к краю. Он тревожно шагнул следом, но она сказала просто:
– Не бойся за меня. Лучше дай мне флейту - она там, в нише.
– Ты не можешь играть на ней - она только для давших обет Башни, - в священном страхе проговорил Игэа.
– Могу. Я - дева Шу-эна. Обет Башни - вся моя жизнь.
Только Табунщик властен в своей весне.
Он собирает в стаи звезды и птиц.
Он в свой табун собирает своих коней,
Он жеребят своих через степь ведет.
Гривы их - словно радуга над землей,
Ноги их быстры, копыта их без подков,
Нет на них седел, нет ни шор, ни узды,
На водопой к водопадам он их ведет,
Мчится весенней степью его табун,
Мчится, неукротимый, среди цветов,
Мчится средь маков, степь одевших ковром.
Только Табунщик властен в своей весне.
Она закончила и стояла, рядом с ручьем из вина, с распущенными волосами, спиной к синему небу, на белом мраморе с золотистыми прожилками. Игэа стоял рядом.