Жеребята
Шрифт:
... Наконец, пришел и Эна с вечерним уловом, а над входом в юрту опустили тяжелый теплый ночной полог.
– Огаэ!
– позвала Аэй.
– Хватит спать, соня моя! Иди ужинать! Ты, верно, перекупался!
В ответ была тишина.
– Перекупался, сорванец мой! Да у тебя нет ли жара?
– она подошла к свернувшемуся на циновке клубочку и склонилась над ним.
– Огаэ! Мальчик мой!
– позвала она и, догадавшись, стала бессмысленно и яростно, в какой-то последней надежде, разбрасывать одеяла.
– Его здесь нет! Огаэ! Огаэ, сынок!..
Она метнулась к выходу из юрты, но Эна удержал ее:
– Сестрица, не
– Я с вами, - быстро сказал Каэрэ.
– Нет, - твердо ответил Эна.
– Женщин нельзя оставлять одних.
+++
Огаэ медленно шел по берегу лицом к воде. Ноги его погружались по щиколотку в мягкий песок. Над черной поверхностью воды словно дым, опускался туман. Этот дым-туман окутал озеро, и оно исчезло из глаз. Огаэ чувствовал, как теплая вода подземных ключей щекочет ему лодыжки, а те воды, которые касаются его спины и живота - уже холодны, и коснулся туман. Он зажмурился и сделал еще один шаг вперед - вода дошла до шеи, сжав ее холодным обручем. Он постоял немного, ощущая, что ремни на его локтях затянуты им достаточно плотно и не упадут.
"Пусть я буду жертвой за ли-шо-Миоци, Великий Табунщик!" - подумал он и сделал последний шаг.
... Теплые глубинные ключи обдали его тело, но не смогли вытолкнуть на поверхность. Напрасно они подталкивали вверх маленькое худенькое тело, погружающееся ко дну. У них не было на это сил.
И тогда снаружи, где небо граничило с покрытым туманом озером, кто-то протянул к находящемуся в глубине вод Огаэ руку - вернее, две сильные руки. Струи обрадовано и весело подтолкнули Огаэ вверх, и через мгновенье он глубоко вдохнул воздух Нагорья Цветов.
Эна смотрел на него и молчал, потом разрезал нелепые путы из кожаных ремней, которые Огаэ сам наложил на себя - чтобы не выплыть наверняка. Потом он снял с себя рубашку и завернул в нее Огаэ, снова не проронив ни слова.
Шлепая по грязи и освещая трескучим факелом себе дорогу, к ним бежал спешившийся Циэ.
– Выдрать тебя надо делай!
– закричал он, яростно размахивая плеткой, но Эна поднял руку, и удар пришелся на его предплечье, а не на спину мальчика. Огаэ вскрикнул, как будто это он ощутил боль от плетки.
– Спокойно, Циэ, - ответил Эна не ему, а смутившемуся товарищу-степняку.
– Лучше иди назад в юрту, успокой Аэй. А мы с Огаэ будем сторожить костер всю ночь.
И он, прижимая к себе мальчика, пошел к костру, полыхавшему у входа в соседнюю сторожевую юрту, ведя в поводу гнедого коня со звездой во лбу. На его рыжей шкуре и мокрой обнаженной спине Эны сияли отблески костра.
Циэ долго смотрел ему вслед, потом сунул плеть за пояс и заковылял ко второй юрте.
+++
– Уху ешь, - были первые слова, которые Огаэ услышал в этот вечер от Эны - слова, обращенные к нему. Он молча кивнул, и, путаясь в рукавах длинной рубахи Эны, надетой на него, начал жадно хлебать уху из деревянной миски.
– Я не верю, что Аирэи Ллоутиэ предал своего друга, - сказал вдруг Эна.
Наступила тишина, прежде чем Огаэ смог выдохнуть:
– Эна! Ты все знаешь.
– Нет, не все. Но это я знаю.
– Да! Он не предавал ли-Игэа! Это все сокуны... и фроуэрцы!
Огаэ заплакал навзрыд, уронив миску с остатками еды.
Эна посадил его к себе на колени, поближе к огню, и спросил ласково:
– Ты ведь молишься Великому Табунщику?
– Да! Это правда, что
– с замиранием сердца спросил Огаэ.
– Да, - просто ответил Эна.
– И ты видел его, Эна?
– едва шевеля губами от благоговейного страха, спросил ученик жреца Всесветлого.
– Да, - еще проще ответил молодой степняк.
Эна словно не заметил, что Каэрэ пришел к костру и сел молча за спиной у степняка. Он рассказывал Огаэ:
– Я маленьким мальчиков рос вместе с твоим будущим учителем, Аирэи Ллоутиэ. Мать его звали Ийа Ллоиэ - вы дальние братья с ним, в шестом... нет, седьмом колене...
– Братья?
– растерянно-восторженно проговорил Огаэ.
– Да, братья - он не сказал тебе? Забыл...
– Эна улыбнулся и потрепал Огаэ по волосам.
– А мы с ним играли в старинную игру - белые камешки. И в "глупое эхо". Весело было... Я помню его - как живой стоит передо мною. Нас матушка Лаоэй воспитывала. Она была девой Шу-эна... жива еще, я к ней заглядываю иногда... путь к водопаду не близок... Потом учитель Иэ Аирэи забрал в Белые горы, а я еще жил с матушкой... Но потом ушел в степь - матушка нашла одного благородного вожака степняков саэкэ, который меня долго учил, как в степи жить, как все уметь, что надо... Научился. Затосковал, и ушел от него - хоть он добрый человек был и смелый, и дочь свою за меня давал - чтобы я стал после него вожаком саэкэ... ушел от него... Один в степи был... пришел на землю степняков маатэ - чуть не убили меня там, Буланый вынес, - он погладил гриву коня. Думал - от смерти спасся, радоваться жизни буду - нет, все равно, грустно мне... Тоскую. К матушке пришел. Она говорит - Табунщика ищи, твоя душа по нему томится. А я говорю ей - плачу - я ведь не знаю его. То, что ты рассказывала про него нам с Аирэи - помню, знаю. Помню, как маленькие мы ему молились. Вырос - забыл. Его теперь - не знаю. Матушка Лаоэй говорит - ты на правильную дорогу встал теперь. А я - так что мне делать?
– Так брат мой... то есть учитель Миоци... запинаясь, заговорил Огаэ, перебивая Эну, - знал с детства о Табунщике? Он молился Табунщику?
– Да, - отвечал Эна.
– Он тоже забыл, как ты, Эна, - вздохнул горько Огаэ.
– Такое всегда случается, - заметил Эна.
– А ты как вспомнил?
– Матушка говорит - ищи! И я ушел в степь снова. С Буланым. А была весна. Степь цветет - маки, маки... алые. День, два, много дней шел... спешился, коня отпустил - пусть себе воду ищет, мне все равно умирать, не нахожу Табунщика. Нет воды, только роса с неба. Где - говорю - Ты, Великий Табунщик, Хозяин своей весны? Плохо мне - умираю без тебя. И не отвечал он. И плохо мне стало так, что я на землю, на маки упал - умирать совсем. И тут Он говорит мне - "Не умирай, Эна. Я Живой". И дает мне руку - вставай. И коня подводит - конь на зов его прибежал, узнал его. Вот этот конь, Буланый мой, со звездой во лбу.
Эна нежно погладил коня по теплой шее, по густой гриве.
– Это - теперь твой конь, Каэрэ. Матушка тебе его отдала, - сказал он вдруг, как будто все это время говорил и с Каэрэ.
– Его Великий Табунщик по гриве трепал, - тихо, с улыбкой проговорил Эна, отводя со лба рыжие волосы.
– Какой Он?
– хором вскрикнули-спросили Огаэ и Каэрэ.
– Живой! Живой!
– громко воскликнул Эна и рассмеялся, а потом запел:
Только Табунщик властен в своей весне.