Жернова. 1918–1953. Книга двенадцатая. После урагана
Шрифт:
– Не надо сваливать недостатки в своей работе на Сталина, Соломон. Сталину нужен ЕАК для влияния на евреев Запада. Сталину нужны их деньги. Следовательно, он будет смотреть на расширение нашего влияния сквозь пальцы.
– Тебе виднее, Полина, но, сама понимаешь, нужна осторожность, чтобы не вызвать негативную реакцию русских, не усилить и без того широко распространенные антисемитские настроения. Да и в Кремле могут всполошиться…
– Не стоит преувеличивать антисемитские настроения, Соломон, – решительно перебила его Жемчужная. – Они всегда были и всегда будут. С этим ничего не поделаешь. Для нас важно не то, что они есть, а то, насколько поражены им верхние московские слои. Для противодействия этому явлению и его разрастанию мы должны сами переходить в наступление, имея в виду русский национализм, великодержавный шовинизм и черносотенство. Как, впрочем,
– Да-да, ты, как всегда, права, – поспешно согласился тот, испытывая непонятную робость перед этой женщиной.
Глава 15
Только что над Москвой с грохотом и шумом пронеслась гроза. Туча ушла, выглянуло солнце, тонкий луч его проник в щель между тяжелыми гардинами и упал на зеленое сукно стола продолговатым золотистым пятном.
Сталин снял очки, потер пальцами глаза, некоторое время смотрел, недовольно хмурясь, на веселое солнечное пятно, затем с трудом поднялся на ноги, подошел к окну и задернул штору. Вернувшись за стол и умастившись в кресле, он обвел глазами стол, вспоминая, о чем думал всего минуту назад. Не вспоминалось. Раньше такого с ним не случалось. Проклятая старость! К тому же дает о себе знать перенесенный инсульт. Старость отнимает не только силы, делает тело непослушным и трудно управляемым, но и, в добавок ко всему, отнимает память. И это в то время, когда мир настолько неустойчив, что в любое время может быть нарушен слишком разжиревшей на войне Америкой, решившей, что теперь у нее не осталось соперников, что ей все дозволено. И в такое-то сложное время, когда советское общество должно быть сплочено перед лицом атомной угрозы, среди части этого общества зреют семена разложения, преклонения перед Западом, идейного перед ним разоружения.
После фултонской речи Черчилля, призвавшего Запад к походу против СССР, Сталин ни раз и ни два получал от разведки подтверждение подготовки и обоснования такого похода. В том числе и в идеологическом плане, предусматривающем использование определенной категории лиц в СССР для подрыва нравственных принципов народа, – в особенности русского, – внедрение в его сознание, – в особенности в сознание молодежи, – пессимизма, безволия и преклонения перед Западом посредством буржуазного искусства и морали.
И все-таки главная надежда – молодые кадры. Среди молодых есть грамотные, энергичные партийные и хозяйственные руководители. Правда, им не хватает широты взглядов и глубины мышления. Страшно, если дело, которому ты посвятил всю свою жизнь, окажется разваленным твоими же соратниками по незнанию и неумению, по причине грызни за власть, потери обществом руководящей идеи и неспособности защитить свои завоевания от наскоков извне и разочарования вследствие неизбежных трудностей. А их впереди еще много, и много потребуется жертв.
Сталин закурил трубку, откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза. Вспомнил, что Абакумов недавно намекал, будто среди генералов зреет заговор, или, по крайней мере, недовольство положением армии, ее вооружением и чем-то там еще, что больше всех мутит воду Жуков, что к нему в Одессу наведываются некоторые генералы, о чем-то договариваются. Так или нет на самом деле, но что среди генералов зреет какая-то фронда, сомневаться не приходится. Прослушка многих из них, особенно тех, кто наведывается в Москву и останавливается в гостиницах, подтверждает это недовольство. Даже генерал Кулик – и тот брюзжит, жалуясь на свою судьбу. Надо будет прижать кое-кого, чтобы другим неповадно было.
Есть, правда, тут одна тонкость: Берия, хотя он руководит исключительно комитетом по атомной проблеме, не ладит с министром госбезопасности Абакумовым и, не зная, о чем тот докладывает Сталину, своим постоянным наушничеством пытается лишний раз доказать, что Абакумов занимает свое место не по чину. Однако почти о том же самом в отношении Жукова докладывает и секретарь Одесского обкома партии Кириченко, утверждая, что Жуков ведет себя этаким Наполеоном, будто над ним никого нет, будто он в Одессе самый главный: вмешивается буквально во все стороны жизни области и города, требования его непомерны, а иногда и противозаконны. Кириченко считает, что Жуков ведет линию на подрыв авторитета партии и советской власти, из него так и прет надменность и высокомерие, он ни с чьим мнением не считается…
Сталин усмехнулся, вспомнив, с каким обиженным лицом жаловался на Жукова Кириченко. А присутствующий при этом Хрущев, только пожимался, ожидая реакции Сталина.
Да, Жуков остается Жуковым. Он может подмять под себя и не таких, как Кириченко. Он и Хрущева способен прижать, если дать ему волю. Но волю Жукову давать нельзя: Жуков слишком прямолинеен, слишком солдафон и на все вокруг смотрит с этой точки зрения. Любой политик и интриган обведет его вокруг пальца и, сыграв на его честолюбии, заставит плясать под свою дудку, а потом прихлопнет, как муху. Именно поэтому Жуков не годится ни в заговорщики, ни тем более в Наполеоны, но дров наломать может: его самомнение значительно превосходит его кругозор…
Докурив трубку, Сталин покинул кабинет и вышел из дому. Он медленно шагал по дорожке, посыпанной крупным речным песком, продолжая размышлять и анализировать положение в стране и в мире и взаимное их влияние друг на друга. В конце концов, не все так безнадежно. Скоро у СССР будет своя атомная бомба – Америке придется умерить свои аппетиты. Необходимо, с одной стороны, приглушить расходившийся без меры русский патриотизм (он свою задачу выполнил), с другой стороны, избавиться от космополитов, зажать им рот, поднять роль партийных организаций в деле коммунистического воспитания масс и на этой основе еще больше сплотить советское общество. На карту поставлено слишком много, чтобы вновь позволить своевольничать безответственным элементам.
Над головой шумели сосны. Легкие облака плыли в голубом небе, несколько чаек, взмахивая косыми узкими крыльями, летели в сторону Истринского водохранилища, сверху доносились их пронзительные крики. Небу, соснам, чайкам не было дела до того, чем занята голова товарища Сталина. Но они напомнили о море, и Сталин решил, что пора собираться на юг.
Во второй половине дня Сталин приехал в Кремль, где его ожидали члены Политбюро и некоторые министры. На этом совещании должен обсуждаться вопрос об ускоренном восстановлении промышленности, пострадавших от войны городов и деревень, о предстоящей уборке урожая колхозами и совхозами. Урожай обещает быть хорошим… по крайней мере, по сравнению с прошлым неурожайным годом.
Докладывал председатель Госплана и первый заместитель председателя Совмина СССР Вознесенский. Он сыпал цифрами восстановленных заводов и шахт Донбасса, электростанций, выплавки чугуна и стали, производства машин и оборудования, товаров народного потребления. Сталин отмечал четкость постановки задач докладчиком, реалистический подход к их разрешению, все остальное пропускал мимо ушей: и потому, что знал содержание доклада, и потому, что голова была занята совершенно другим.
Вот сидят рядком Берия, Хрущев, Маленков – это одна партия, которую условно можно назвать партией «интернационалистов»; с другой стороны: Жданов, Кузнецов, Вознесенский – партия ленинградцев, партия русских патриотов, а между ними старая гвардия, ничего не замечающая у себя под носом, или делающая вид, что ничего не замечает: Каганович, Ворошилов, Молотов. Есть еще Суслов, Андреев, Микоян, но эти порознь и пристанут к той партии, которая им покажется наиболее сильной.