Жертва (в сокращении)
Шрифт:
— Трапело, — произнес Горовиц. — Выходит, это он убил Гаса Шоу.
— И Педро Аккардо тоже.
— А почему?
— Скорее всего, Гас и Педро догадались о том, что задумал Трапело, — ответил я. — Он решил, что эти двое собираются донести на него, и убил обоих. Он мог подозревать, что Педро рассказал обо всем мне. Поэтому выследил меня и попытался убить — и меня, и Херба Кройдена заодно.
— Но ты выстрелил в него. И промахнулся.
— Полагаю, мой выстрел хотя бы отпугнул его, — сказал я.
— Что еще ты можешь нам рассказать?
Я
— Символический жест? — произнес Горовиц.
— Жест окончательно свихнувшегося человека, если тебе интересно мое мнение, — ответил я.
Он задал мне еще массу вопросов, в плотный поток которых иногда удавалось встрять Марше Бенетти со своими вопросами.
О фотографиях Гаса Шоу они ничего не спросили. Я прижимал к себе спрятанный под рубашкой пакет с компакт-дисками. Возможно, я укрывал от полиции вещественное доказательство, однако мне в это не верилось. Вот коробка с «Си-4» и вправду была вещественным доказательством, возни с которым полицейским на какое-то время будет более чем достаточно.
Горовиц попросил меня ни на минуту не расставаться с сотовым, сказав, что ему наверняка понадобится снова поговорить со мной. Они с Маршей отпустили меня уже после двух часов ночи. Я уселся в свою машину и поехал домой.
Дорогой я гадал, продолжает ли Алекс злиться на меня. Зная ее, я думал, что, скорее всего, продолжает. Оставалось надеяться, что, когда я расскажу ей о своих ночных приключениях, о бомбах террористов-самоубийц, о стрельбе, о полиции и о «скорой помощи», когда покажу ей конверт, в котором Гас хранил свои фотографии, она смягчится.
Я оставил машину на Маунт-Вернон-стрит, вошел в дом. Ждавший меня в прихожей Генри повилял хвостом, развернулся и затрусил к задней двери.
Я выпустил его, прошел в гостиную.
На диване Алекс не было. Я поднялся в спальню. Не было ее и там. И диван в кабинете тоже пустовал. Я выглянул в окно — туда, где она прошлым вечером поставила свою машину. Машина отсутствовала. Алекс уехала.
Я постоял с минуту, ощущая грусть и одиночество. Потом улыбнулся. Да, конечно, она уехала. Это же Александрия Шоу. Она не желает, чтобы ею пренебрегали — ни я, ни кто-либо еще. Это мне в ней и нравилось — помимо прочего.
Подобно Граучо, сказавшему когда-то, что он отказался бы вступить в любую согласившуюся принять его организацию, я обычно утрачивал интерес к женщинам, которые были готовы сносить от меня почти все.
Я поискал на кухне записку. Вообще-то я не думал, что Алекс стала бы возиться с запиской, и она меня не разочаровала. Алекс знала, что я и так все пойму, без объяснений. Все очень просто. Я дурно обошелся с ней, а она не пожелала с этим смириться.
Я впустил Генри в дом. Время было позднее, однако адреналин, выброшенный в
И потому мы с Генри направились в кабинет. Я вытащил из-под рубашки конверт, вскрыл его. В конверте лежало шесть пластиковых коробочек. В каждой находился компакт-диск, и на каждый из них кто-то (Клодия, подумал я) нанес черным маркером буквы «ГШ» и по два числа, скорее всего, даты: день и месяц — 16/7, 12/9, 18/9, 19/9, 22/10, 8/12. Я решил, что это дни, в которые Клодия получала от Гаса по электронной почте подборки фотографий и записывала их на диски.
Я вставил в компьютер один из них — диск содержал 174 фотографии. Я наугад кликнул по одной. Снимок запечатлел нескольких мужчин в камуфляжной военной форме, сидевших на корточках. Они разговаривали со смуглым мальчиком. Мальчик опирался на самодельный костыль. У него была только одна нога.
На другой фотографии тощая темноволосая девочка лет четырнадцати стояла, прислонившись спиной к остатку стены разрушенного взрывом дома. Одета она была в коротенькую джинсовую безрукавку и джинсовую же юбчонку, едва прикрывавшую ее бедра. У нее были костлявые ноги и плоская грудь ребенка — и лицо старой развратницы. Если обычная фотография стоит тысячи слов, эта тянула на целый роман.
Каждый из шести дисков содержал от 142 до 179 фотографий. Те, что я случайным образом выводил на экран своего компьютера, изображали сценки, увиденные Гасом в Ираке. Смотреть на них было тяжело. Каждая показывала людей, искалеченных и физически, и психологически. Каждая рассказывала целую историю.
Я вернул диски в коробочки, коробочки сложил в большой, плотный почтовый конверт и спрятал его в нижнем ящике шкафчика, в котором хранил документы. Задвинув ящик, я запер шкафчик. И откинулся на спинку кресла.
Фил Трапело сказал, что он сомневается в том, что снимки Гаса как-то подействуют на людей. Трапело был убежден, что внимание общества может привлечь лишь нечто драматичное и шокирующее — скажем, американские ветераны, превратившиеся в террористов-самоубийц.
Мне хотелось бы иметь несколько большую уверенность в том, что он ошибается.
Генри, дремавший в углу на своей подстилке, шевельнулся, поднялся на ноги и подошел ко мне. Он положил морду мне на ногу и уставился на меня большими преданными глазами, словно почувствовав, что хозяин погрузился в печальные размышления, и решив успокоить его: все хорошо, потому что я тебя люблю.
— Если бы все было так просто, — сказал я ему.
Меня разбудил пронзительный звонок стоявшего на ночном столике телефона. Я открыл глаза, взглянул на часы. Десять минут десятого.
Взяв трубку, я пробормотал:
— Да? Алло?
— Я еду к тебе, — сообщил Горовиц. — Везу булочки. Позаботься о кофе.
Я соскочил с кровати, натянул джинсы и футболку, плеснул водой в лицо, выпустил на улицу Генри. Кофеварку я включил прежде, чем застелил постель, так что кофейник был уже полон.