Жертва вечерняя
Шрифт:
Да-с, этот самый Спиноза был жид. Поняла я, что он первый сочинил какой-то «пантеизм». Во всем у него был Бог, а в то же время оказывается, что жиды прокляли его за безбожие.
Вообще это для меня китайская грамота.
Мне понравились только некоторые подробности. Он был даже влюблен, этот философ. Ел он каждый день на несколько копеек хлебца, молочка и записывал все в книжечку, сколько он каждый день тратил. Какой чудак!
Нет, я не Спиноза. Чувствую, что Семен меня обкрадывает, но ничего не записываю. Да, вот еще что… философия его бы с голоду уморила. Он только тем и жил, что полировал стекла для зрительных трубок.
Ха, ха! Если б теперь меня оставить без копейки денег и посадить за шитье? Шить-то бы я шила, может
Таких людей теперь уж нет.
Еду я к Плавиковой. Надела черное платье и кружевную мантилью. Оно немножко театрально; но для ее уродов так и надо, Софи даже находит, что я в черном величественна. Ну и прекрасно.
Дом у Плавиковой хорошо держан. Конечно, с претензией. Она иначе не может. Мне показалось, что лакеи напудрены. Недурно было бы напудрить физию Семена.
Приехала я поздненько, т. е. поздненько для сочинительского вечера: в одиннадцать часов. Вхожу. Обо мне не докладывали. Сперва — два пустые зала. Потом — кабинет ее. Тут-то и собирается синедрион, le r'eceptacle de l'intelligence! [10]
Я взглянула: несколько мужских фигур и ни одной женщины. Я обрадовалась, что была в черном.
Madame Спиноза вскочила и начала егозить предо мной. Почему-то даже покраснела. Заговорила она сейчас же по-русски. И так запищала, точно пятнадцатилетняя институтка. Должно быть, так нужно в сочинительском обществе. Такая "ing'enue", [11] что твоя Лагранж-Белькур на Михайловском театре! Русский язык очень меня стеснил. Я, конечно, говорю; нахожу даже, что для вранья он иногда приятнее французского; но тут, на глазах всех этих уродов… у меня вовсе нет фраз, я ищу слова… По-французски, по крайней мере, есть готовые вещи, и все их повторяют с незапамятных времен.
10
сборище разума! (фр.).
11
инженю; простушка (фр.).
Плавикова вздумала представлять мне своих гостей. Как нелепо! Их было человек пять, шесть. Все еще сидели за чаем. Должно быть, они не очень рано собираются, эти оборвыши. Какие растрепанные! И все — в сюртуках. Один был только во фраке. Я где-то видала его. Фамилия его Домбрович.
— "Notre c'el'ebrit'e…" [12] — шепнула мне Плавикова.
Я, кажется, читала его повести. Теперь помню, что читала. Это еще было до замужества. Тогда мне запрещали читать русские книжки.
12
Наша знаменитость (фр.).
Господин Домбрович был положительно приличнее всех. Ему лет под сорок, а может и больше: высокий, худой, большие бакенбарды с проседью, носит pince-nez, [13] часто прищуривает глаза и говорит тихим голосом, но очень забавно. Он меня сразу же рассмешил. Il a l'usage du monde. [14] Но остальные!!! Ужасны! Один в особенности хорош… В каком-то невозможном сюртуке. Мой Семен в сравнении с этим сочинителем — настоящий джентльмен. Фамилии его не припомню. Кажется, Плавикова сказала, что он поэт… Действительно: косматые волосы и грязные-прегрязные пальцы. Этот замарашка очень ломался. Плавикова так перед ним на задних лапках и ходит. Я, разумеется, не сказала ему ни одного слова.
13
пенсне (фр.).
14
Он знает светское обхождение (фр.).
Дали мне чаю. Я прислушалась: разговор шел о какой-то повести. Ничего я не понимала; а удалиться нельзя было: все еще сидели около чайного стола.
— Chиre belle, [15]– обращается ко мне Плавикова, — теперь вы наш человек. Не забывайте наших четвергов.
Косматый поэт громко-прегромко расхохотался… Какие зубы! О ужас! Обращается ко мне:
— По четвергам — секретнейший союз.
Я прекрасно запомнила его фразу. Все рассмеялись. Кажется, это какой-то стих. Но откуда? Не знаю.
15
Дорогая красавица (фр.).
Плавикова начала приставать к поэту, чтоб он прочел какие-нибудь стихи.
Как бишь она называла… Ах, Боже мой!.. Так еще важно выговаривала она это слово…
Да, вспомнила: в «антологическом» каком-то роде все она просила. Словом, было скучно, до истерики.
Третий экземпляр: толстый господин, отирал все лоб платком. Ни дать ни взять, швейцар у Софи. Такая фамилия, что я чуть-чуть не фыркнула, когда Плавикова представила мне и этого урода. Что-то вроде Гелиотропова… Нет, не Гелиотропов. Духовное что-то… наверное, из кутейников.
Он ко мне подсаживается и говорит (о ужас!):
— Вы, сударыня, посещаете комитет грамотности?
— Что-с?
— Не изволите заниматься этим вопросом?
И все отирает себе лоб… Мне даже гадко стало.
Плавикова продолжала приставать к косматому поэту. Он облокотился на стол и сделал пресмешную гримасу: рот скривил и полузакрыл глаза. Должно быть, поэты всегда так читают.
И как он читает! Я лучше прочту. В нос, нараспев, торжественно и глупо.
Все остались очень довольны, кроме меня. Я наконец встала, потому что г. Гелиотропов, сидя около меня, начал как-то сопеть.
Мы очутились в стороне с г. Домбровичем.
Он вдруг мне говорит:
— Я вас видел в *** посольстве.
— Вы бываете там? — вырвалось у меня.
Вопрос был не совсем вежлив. Я даже покраснела.
— Вы очень любезны, — сказал он и поклонился.
— Вы меня не поняли… — начала я оправдываться.
— Очень хорошо понял и вовсе не обижаюсь. Мои собраты сами виноваты, что на них смотрят, как на каких-то иерихонцев.
Я расхохоталась его слову.
— Каюсь, — сказала я, — в моей… ignorance crasse. [16]
16
грубое невежество (фр.).
— Нечего вам каяться. Если прелестнейшие женщины (он при этом немножко насмешливо улыбался) читают все на свете, кроме произведений российской словесности, — кто же виноват? Пишущая братия, и никто больше.
Он не рисовался. Все это сказано было шутливым тоном. Некоторые слова произносил он особенно смешно. Я отдохнула от пыхтения г. Гелиотропова. Я чувствовала, что этот Домбрович очень умный человек и, вероятно, с талантом, потому что он une c'el'ebrit'e. [17] И говорить мне было с ним легко. Он меня не забрасывал словами. Никаких Спиноз и Тимофей Николаевичей не явилось в разговоре. Главное: mon ignorance ne per`eait pas. [18]
17
знаменитость (фр.).
18
мое невежество не обнаруживалось (фр.).