Жертвы Северной войны
Шрифт:
Окно выходило на другую сторону дома. Там зеленый склон холма нырял прямо к стоящей в низине деревушке, чьи разноцветные крыши ничуть не напоминали красноватые в Маринбурге, или коричневые в Кото-Вер… равно как и железные в Нэшвилле. Между домами густо курчавилась зелень, только слегка тронутая желтизной. За деревушкой начинался лес, а небо над лесом было синее-синее, такое, каким оно бывает только теплым началом осени.
— Здесь довольно давно никто не жил, — извиняющимся тоном произнес Эдвард. — Уже месяцев пять, по-моему. С тех пор, как к нам в гости приезжала Ческа.
— Тетя Ческа — это мамина подруга, — скороговоркой протараторила Триша. — Она к нам всегда в отпуск приезжает. Одежду вы вешайте в шкаф, а постельное белье и полотенце я вам сейчас принесу. Вам что-нибудь еще нужно?
— Нет, спасибо…
— Отлично! Я мигом, — Триша действительно мигом вылетела за дверь. Мари удивилась, как это половицы под ней не скрипят. Потом она вдруг снова просунула голову в дверь и бодро отрапортовала:
— А Сара там уже обед готовить начала, я по запаху чую! Так что скоро будем есть!
И исчезла снова.
Мари, честно говоря, больше всего хотела упасть на кровать, не дожидаясь ни еды, ни постельного белья, и… ну пусть не спать, сегодня-то ей вроде бы удалось выспаться — но долго-долго пялиться на выбеленный потолок и ни о чем не думать. Ни о чем не думать, ничего не бояться, нисколько не грустить…
— Ну ладно, вы устраивайтесь… — сказал Эдвард.
Махнул ей рукой, и вышел.
Мари осталась одна.
Устраиваться ей не хотелось. Что такое, почему так гудят ноги?.. Вроде бы, не много прошла… И руки почему-то тупо ноют в плечах, как будто кирпичи таскала. Это не говоря уже о том, что глаза подозрительно щурятся от яркого света.
«Нервное переутомление, — поставила себе диагноз Мари. — Часов двенадцать крепкого, здорового сна… Но завалиться прямо сейчас не вполне вежливо… Нет, сначала поесть… И опять же, дождаться Уинри, хоть поздороваться…»
И тут снизу, со двора, донеслось басовитое гавканье. И чуть менее мощный, сипловатый, еще не устоявшийся молодой лай. Квач.
Мари как подбросило. Еще секунду назад она думала — не встанет. Теперь вскочила с кровати и кинулась к окну. Чего и следовало ожидать.
Посреди двора заливался бешеным лаем крупный рыже-белый сенбернар. Он был, пожалуй, не больше Квача, но старше — это точно. Лапы очень массивные, в рыжеватых пятнах шерсти проглядывали седые нити. И лаял он глухо, мощно, как настоящий патриарх.
Патриарха не без труда удерживала за ошейник Уинри Рокбелл — Мари легко узнала ее сверху по длинному хвосту золотистых волос. При этом держал пса, в основном, авторитет хозяйки, а не ее мускулы — по сенбернару было видно, что он троих таких, пожалуй, за собой уволочет, не особо напрягаясь.
Квач же, как видела Мари, не слишком-то и рвался со своего поводка — а то бы и его удержала разве что цепь, на которую пароходы швартуют, а никак не кожаный ремень. Скорее всего, ее пес был испуган, и ему меньше всего хотелось попадаться старику-сенбернару на зуб… тем более, что последний тут, строго говоря, в отличие от Квача, был дома. Еще чуть-чуть, и белый пес заскулит, жалобно поджимая хвост, как маленький щенок.
— Квач, фу! — крикнула Мари, высовываясь из открытого окна по пояс. Как еще пресловутые горшки с фиалками не сшибла — чудо просто. — Тихо! Смирно! Лежать! Ах ты, черт!
— Дэн, спокойно! — в свою очередь надрывалась Уинри. — Тихо, Дэн! Это свои, свои!
Неизвестно, чем бы все это закончилось, но тут из дома выскочил Эдвард. Он, вероятно, как раз переодевался, потому что на нем были еще дорожные брюки со стрелками, но ботинок уже не было, а вместо рубашки — простецкая черная майка без рукавов, которая выставляла поблескивающий хищным металлом автопротез на всеобщее обозрение.
— Дэн, прекратить немедленно! — рявкнул Эдвард страшным голосом.
Сенбернар немедленно перестал лаять, и чуть ли не хвост поджал, пожирая Эдварда преданным, истинно собачьим взглядом. Тут же затих и Квач, едва не заскулив от облегчения.
Эдвард подошел к псу, схватил его одной рукой (металлической) за ошейник, другой потрепал по голове. Дэн яростно вилял хвостом и порывался вылизывать хозяину лицо.
— Ну-ну, я тебе тоже рад, — ворчливо произнес Эдвард. — Ты, перспектива на бешбармак…
— А мне ты, значит, не рад? — сердито осведомилась Уинри.
— Ты ж не лаешь, — резонно возразил Эдвард.
— Ах, не лаю? — вкрадчиво-ласковым тоном спросила Уинри. — Сейчас начну!
Она попыталась врезать мужу кулаком под дых, но тот, даром что обнимал собаку, легко блокировал ее удар.
— Какого черта ты опоздал на сутки! — яростно воскликнула она. — Я уже не знала, что и думать, в какие морги звонить!
— Уинри, ты сама уехала по вызову, значит, не так уж волновалась! И потом, сутки — это в пределах…
— Не надо про пределы! Высшую математику я знаю лучше тебя!
— Спорим, ты не извлечешь корень пятой степени в уме?
— Эдвард Элрик, я сказала «высшую математику», а не «арифметику в пределах средней школы»! Которую ты, между прочим, так и не закончил! И если ты выучил таблицу степеней до шестой, это еще не повод…
Обалдело моргая, Мари выслушивала это со своего окна на втором этаже. Явно шла полным ходом семейная перебранка, вероятно, сулившая супругам много удовольствия… чего нельзя сказать о случайных свидетелях. Мари повергла в недоумение некая абстрактная алогичность данного спора. И чем дальше, тем больше он скатывался куда-то в район детского сада.
— Не желаю слышать попреки в моей профнепригодности от женщины, которая ни разу в жизни не пользовалась косметикой!
— Да, не пользовалась! И горжусь! И посмей мне сказать, что я несексуально выгляжу, и твой затылок познакомиться во-от с этим ключом поближе!
— Ой-ой-ой, напугала!
— Мальчишка!
— Девчонка!
— Авантюрист!
— Истеричка!
— Маньяк-алхимик!
— Маньячка-механик!
«Им больше тридцати? — ошалело подумала Мари. — Нет, правда?»