Жертвы Северной войны
Шрифт:
Тут Уинри осеклась, выпрямилась (для вящего эффекта она орала на Эдварда, слегка наклонившись вперед). Эдвард почему-то не воспользовался явной капитуляцией своей «прекрасной половины», а замолчал тоже, причем крайне мрачно уставился на нее.
Мари вдруг осенило. «Вот на этом-то месте их обычно и прерывали». Она даже знала, кто. И почти наяву услышала упрекающий голос: «Брат! Уинри! И не стыдно вам? Как дети малые, честное слово!»
Конечно, на сей раз произносить эти слова было некому. Но Эдвард и Уинри, наверное, куда лучше Мари увидели чью-то тень, укоризненно вступившую между ними.
Уинри вдруг обернулась к дому, широко улыбнулась и радостно замахала рукой. Мари не сразу сообразила, что машет она именно ей.
— Мари! Привет! Извини, Эдвард совсем не умеет себя вести. Эти малолетние оболтусы тебя хоть нормально устроили?
На лице у нее было такое выражение, как будто Мари была ее давней и старой подругой, которая ни малейшего отношения не имела к «авантюристу»-мужу, а ему просто поручалось довести ее от станции.
— Эй, это я, что ли, малолетний оболтус?! Между прочим, я тебя старше!
— На два месяца. А у женщин ускоренное психическое развитие.
Мари показалось, что Уинри сейчас покажет Эдварду язык.
— Ну ладно, заметано, старушка, — хмыкнул Эдвард.
— Что?! — взвыла Уинри, но гениальный алхимик уже удрал в дом.
— Спасибо, все хорошо! — крикнула Мари сверху. Про себя она раздумывала, не каждый ли день тут такие концерты, и не будут ли они ее будить с утра пораньше. Или не давать уснуть за полночь…
Ладно. Может, это они так встрече радуются. Да и вообще, одно дело ссоры от собственной стервозности, другое — от большой любви. На что у Мари было мало опыта в таких вещах, но уж одно от другого отличалось слету.
Обед прошел в «теплой, дружественной обстановке». Уинри весьма холодно держалась с мужем, который «опоздал, и заставил меня волноваться, чертов коротышка!» и весьма сдержанно — с дочерьми, которые провинились тем, что сбежали из лагеря («Умный человек всегда может обсудить свои проблемы и договориться!»), и только с Мари была ласковой и сердечной. Эдвард, понятное дело, не желал рассказывать, почему они задержались — чтобы не волновать — посему хранил молчание, которое с каждой минутой становилось все более мрачным. Мари чувствовала себя крайне неловко, но поделать ничего не могла. Приходилось терпеть.
После обеда Мари извинилась и отказалась от долгих задушевных бесед под тем предлогом, что хочет спать. Уинри тут же развила бурную деятельность по проверке того, как устроили дорогую гостью. Она принялась показывать ей, как зажигать колонку, наливать ванну, вознамерилась снабдить ее по крайней мере двумя полотенцами (без толку Мари отнекивалась, что у нее есть), и вообще с воодушевлением взялась играть роль радушной хозяйки. Она же помогла Мари выгулять Квача, накормить его и провести с ним сеанс внушения: «Все хорошо, все замечательно, все будет еще лучше, и не смей ни на кого гавкать!» Квач радостно соглашался вести себя хорошо и вилял хвостом, но, когда Мари кончила его гладить и пошла мыться, жалобно заскулил.
Часом позже Мари, чисто вымытая, в Уинрином халате (который хозяйке был широк, а Мари оказался в самый раз, хоть и коротковат), сидела на кровати и пыталась расчесывать волосы. Вообще-то с влажными волосами это делать не рекомендуется, но Мари знала по опыту, что, если промедлить, кудри превратятся в некую враждебную ей массу, наделенную собственной потусторонней жизнью и накачанную зверским количеством статического электричества.
В дверь постучали.
— Да? — спросила Мари.
— Это я, Уинри. Можно войти?
— Пожалуйста.
Уинри вошла, закрыла дверь за собой. Огляделась. Спросила:
— Ну как, устроилась? Ничего больше не надо?
— Спасибо, все хорошо, — Мари улыбнулась.
— Послушай, я хотела с тобой немного поговорить. Можешь еще пятнадцать минут позевать?
— Могу и дольше… — Мари не совсем понимала, к чему это.
— Мари! — произнесла Уинри ласковым, проникновенным тоном. — Расскажи, пожалуйста, почему вы все-таки опоздали?
«Так я и знала…» — обреченно подумала Мари. Вслух же спросила, пытаясь потянуть время:
— Уинри, а откуда ты вообще знаешь, что мы опоздали?
— Эдвард мне позвонил и сказал, что вы приедете. И назвал примерный срок, — глаза у Уинри были — куда там следователю прокуратуры. Не говоря уж о выражении лица.
Ну и что. Подумаешь…
— Когда это было?
— Три дня назад, вечером.
Мари провела несложный подсчет, и с чувством ругнулась.
— Тогда я еще не согласилась с ним ехать!
— Эдвард такой, — пожала плечами Уинри. — Поскольку я его не убила, хотя имела массу возможностей, приходится мириться. У тебя есть козырь: тебе с ним мириться не обязательно. Ну ладно, не отвлекайся. Почему вы задержались? Эдвард не хочет говорить, потому что я все равно пойму, если он соврет. А вот ты…
— А почему ты думаешь, что я скажу, если Эдвард молчит? — довольно-таки холодно спросила Мари.
— Вот как? — Уинри опасно сдвинула брови. — Нет, я еще понимаю, когда Эдвард берется опекать меня даже от дурных вестей, словно маленькую девочку… с переменным, впрочем, успехом… но какого черта ты это делаешь?
Мари вздохнула, сдаваясь.
— Как-то это не очень хорошо, — призналась она. — Если Эдвард не хочет, чтобы ты знала, мне остается только уважать его решение. То, что с ним случилось, только его касается. И вообще, может быть, это засекречено?.. Я даже и не знаю.
— Если не знаешь, значит, точно не засекречено, — фыркнула Уинри. — Если ты узнаешь что-то секретное, тебя заставляют столько бумажек подписать, что трем бюрократом работы на год хватит разбирать.
— А тебе приходилось?
— Поживи с этими двумя психами с мое, и не то… — она осеклась. — Да, приходилось, конечно. Так что можешь быть уверена: ни во что особенно секретное ты не вляпалась. Да и у меня допуск есть.
— Допуск?
— Ну да! Мне из-за братцев во столько всего пришлось влезть, что нашим милитаристам-бюрократам оставалось либо убить меня, либо все это дело узаконить. Убить Эдвард не дал: как-никак, подруга детства, личный механик и вообще полезная личность…