Жесткая посадка
Шрифт:
Это был приказ именем императора. В конце его помещалось распоряжение, насчитывавшее тысячи лет, но от этого не становящееся менее действенным.
«При опасности оказаться в условиях, когда разглашение настоящего документа станет неизбежным, ответственный за его исполнение обязан совершить самоубийство согласно кодексу чести воина и слуги его Императорского величества».
Кидо Коичи не усомнился, что, если потребуется, он так и поступит.
Виктор
Когда мы подъехали к вертолёту, то увидели, что механики уже загрузили всё оборудование внутрь фюзеляжа.
– Сигареты взяли себе-то хоть? В тайге-то взять негде будет – там магазинов нету, – механически сказал Зим, залезая внутрь и проверяя укладку. – Куда бензин поставили? Ага, в хвост. Правильно, от хлеба подальше.
– Ты что грузишь? Ты куда грузишь? – послышался пронзительный крик со стороны хвостовых створок, и оттуда выкатился зайцевский «бортмешок» – весь круглый, в очках, и потому очень похожий на своего командира. Был он красен и чем-то до предела возмущённый.
– Не обращай внимания, – махнул Зим механикам. – Это он не возмущается. Если он ничего такого не скажет, то сам себя уважать перестанет. Пустой вертак-то.
Действительно, содержимое кузова грузовика кануло в пустое брюхо вертолёта как в прорву. Но когда уже почти всё было погружено, из своей мазанки вышел Заяц и снова всё решил по-иному.
– Это, конечно, вы всё правильно решили. Но ваша загрузка будет иметь одну мою поправку. Мы возьмём с собой ещё шестьсот килограммов горючего – три бочки, и поставим их в хвосте. Эти три бочки дадут нам ещё час лётного времени – ни хрена не лишнего в поисках. И вообще, поступим мы так. Доберёмся до массива Обручева, там разгружаемся. Всё снаряжение, лишних людей оставляем на реке. И на облегчённой машине уходим в массив – искать ваш ероплан. Находим – весь лагерь перевозим к нему, и я с Виктором возвращаемся в Орхоян. Будьте готовы – сегодня мы можем его и не найти.
Весь груз был снова перекомпанован, три бочки с авиационным керосином погружены на борт. Механики заняли свои места у иллюминаторов, и я обратил внимание, что свои мешки с инструментами они уложили рядом с собой.
Вертолёт вновь завыл, заревел и затрясся в пляске святого Витта, но теперь я уже не испытывал того недоумения, смешанного с испугом, как в первый раз, – очевидно, что для этого вида техники такое поведение было в порядке вещей. Хотя первобытный страх перед подъёмом в воздух на таком, казалось бы, не приспособленном для этого агрегате, у меня оставался. Но сегодня был особый день: приближался момент, когда я должен был увидеть свои миллионы долларов. И я с удивлением отметил для себя, что с момента моего прилёта в Хабаровск для меня приоритетное значение приобрёл сам процесс поиска: знакомство с Орланом, неизвестными вертолётчиками из Николаевска, ламутами, Зайцем и Зимом – почти полностью приглушили радость от приближающегося богатства.
Вертолёт отплясал своё на земле и поднялся в воздух.
Теперь уже я тщательно следил за разворачивающейся внизу панорамой предгорий Хребта. Вопреки штампам, земная поверхность с борта низко летящего воздушного судна отнюдь не похожа на карту. Она скорее похожа на скомканный ковёр, в котором преобладают естественные цвета суши. Я бросил взгляд в салон, заваленный самым разнообразным эквипментом. Прямо напротив меня сидел лысый механик, Колян, как он сам себя называл, и немигающим пристальным взглядом смотрел на меня. Другой рабочий, Федюк, точно так же не сводил глаз с Зима, который стоял в дверях кабины и, судя по всему, что-то обсуждал с пилотом, видимо, корректировал полёт. Его карабин, расчехлённый, висел тут же, на ящике с каким-то навигационным оборудованием.
Неожиданно Зим вышел из кабины и подошёл ко мне.
– Плохо дело, – проорал он мне в ухо. – С моря идёт вынос тумана. Придётся возвращаться, или застрянем.
Я заглянул в кабину – через лобовое остекление было видно, как перед нами изломанным скальным массивом поднимался узел Обручева. Тот самый, скрывающий не меньше полутора миллионов чистоганом. Цена свободы. Но и мне, не смыслящему ничего в полётах и туманах человеку, была видна подползающая оттуда опасность – словно дым из плохо растапливаемой печки, через все ущелья и распадки массива валили серые рваные клочья тумана Охотского моря. Туман тянул свои щупальца по долинам рек и протягивал их прямо к нам – и что-то засосало у меня под ложечкой, когда я увидал его небольшие клочки в полукилометре от нас.
– Что будем делать, заказчик? – спросил меня Заяц, подняв голову. – Можно сесть и разбить лагерь, попытаться переждать туман. Но здесь побережье, и можно запросто просидеть до китайской пасхи. Можно высадить вас вместе с грузом, вы разобьёте лагерь и будете ждать меня из Орхояна. А можно попробовать сунуться в Хребет и поглядеть – может, туман стоит только с этой стороны, зацепившись за сопки, а внутри его и нет вовсе.
– Ты – командир, твоё решение, – сказал Зим. – А что ты скажешь, гензак [5] ?
5
Гензак – сокращённое от «генеральный заказчик».
– Пусть кэп думает, – не колеблясь решил я.
– Ладно, – задумчиво сказал Заяц, – значит, так. Сейчас мы попробуем пройти километров десять по ущелью Слепагая. Каньон здесь широкий, и, я думаю, проскочим легко. Если в конце трубы так и будет туман – разворачиваемся и ищем место для посадки.
При вхождении в слой тумана я прямо физически ощутил, как упала температура за бортом. Плексиглас блистеров покрылся дрожащими капельками воды, вертолёт прижался к ложу реки и понёсся над ним на высоте, не превышающей высоту девятиэтажного дома. Рельеф проносился под нами со скоростью около двухсот километров в час, края долины при этом начали загибаться вверх, образуя уже знакомые мне склоны гор, заросшие кедровым стлаником (так, сказал Зим, назывались эти кусты ползучих сосен). Склоны сопок сдвигались всё ближе и ближе, туман становился всё гуще и гуще, вертолёт в нём басовито гудел, как пробирающийся сквозь марлю шмель, и тут нервы Зайца не выдержали и он решил развернуться назад.
Сказать, в чём была его ошибка, сегодня уже очень трудно, тем более что времени и возможностей на её анализ у нас не было. Но, скорее всего, здесь река делала поворот, и прямо на этом повороте на склоне горы стояли гребнем одна над другой несколько скал, около пятидесяти–семидесяти метров высотой.
И когда Заяц делал разворот над ложем реки, на высоте пятидесяти метров, в сплошном тумане, видимость в котором не превышала сотни метров, он задел хвостовой балкой машины за одинокую, отдельно стоящую скалу. Вертолёт развернуло в воздухе, его кабина с грохотом ударилась о камни, и гигантское насекомое со скоростью двести километров в час понеслось навстречу ощетинившемуся кустами берегу Слепагая.
Как ни странно, я далеко не сразу понял, что случилось что-то непоправимое. Вертолёт получил сильный удар, развернулся, раздался ещё удар, при котором, как потом выяснилось, погибли Зайцев и бортмеханик, Зим с размаху врезался в меня, а весь груз, помещавшийся в вертолёте, подскочил до потолка салона. Затем внутри всё оборвалось – это машина скользнула вниз, как топор, звук турбин перешёл в жуткий свист – это рассекали воздух лопасти винта, а свист слышался снаружи, через сорванную ударом дверь. Затем вертолёт с размаху ударился о землю, задние створки раскрылись, а сама машина, вращаемая гигантским ротором, принялась выписывать на земле самые замысловатые фигуры, разваливаясь при этом на части. Кусок дюраля врезался мне в щёку, я получил по голове чем-то тяжёлым, упал на пол, и в этот момент что-то огромное упало на голову Коляну. Я вскрикнул, зажимая щёку, бросился к нему, расстегнул куртку и совершенно остолбенел. Вокруг меня всё остановилось: не было ломающегося фюзеляжа вертолёта, не было гигантских лопастей, которые бились о холм и каждым ударом подбрасывали фюзеляж на метр в воздух, не было раскрытых задних дверей, через которые вылетали бочки с керосином и вещи. А был лишь огромный (так мне показалось) пистолет Коляна.