Жесткая проба
Шрифт:
Нечего психовать! Позовут. Они всегда работают по ночам, он не раз об этом слышал... Надо лечь и отдохнуть, завтра ведь на работу. То есть уже сегодня, а не завтра.
Его разбудил знакомый густой рев. Стены, двери, намертво закрытое окно отталкивали, глушили его, но он вползал, прорывался и победно сотрясал воздух камеры. Желто-оранжевые нити лампы ещё горели, но в окно уже лился ясный свет дня. Первый гудок! На работу же...
Алексей загрохотал кулаком в дверь. Глазок приоткрылся, и уже другой голос, басовитый и хриплый спросонья, сказал:
–
– Я на работу опоздаю! Мне же нельзя! Из-за меня простой будет. Что вы, шутите? Цех остановится!
– Из-за таких цех не останавливается. Посадили – сиди. И чтобы тихо!
Глазок снова был закрыт. Алексей заметался. Они же просто не знают, не понимают... Цех не цех, а у многих может быть простой... Ну, он оставил задел. А если не хватит? Или принесут что срочное?..
Проревел второй гудок. Алексея не звали. Третий. Его не звали...
Алексей отчетливо, будто это происходило у него перед глазами, видел, как Ефим Паника прибежал к плите, ткнулся туда-сюда, не найдя его, Алексея, побежал к Голомозому. Табель Алексея остался висеть. Прогул!.. Ефим Паника побежал к Витковскому... А потом всюду бегает и кричит: «Я говорил, я предупреждал...» И скоро все, весь цех знает, что Алексей не вышел на работу. Маркин опять будет кричать про сопляков, из-за которых нельзя работать... Дядя Вася, Витька... Ну, этот обрадуется – он же злится... А Иванычев? Вот кто крик поднимет: «Дезорганизатор! Прогульщик! На передовиков клевещет, а сам прогуливает, срывает работу!..»
Но они же ещё не знают! А когда узнают, почему...
Алексей вскакивал и садился, бегал по камере, снова садился и снова начинал бегать. Он надеялся, что ещё успеет забежать в общежитие, предупредить ребят, чтобы не трепались... Теперь всё! Теперь узнают и в цехе, и всюду... И кто-нибудь обязательно скажет Наташе. Он ещё про любовь хотел говорить... А его, как вора, как бандита какого...
Время шло, его не звали. Набегавшись до изнеможения, Алексей ложился, вставал, снова бегал. Его не звали.
Наконец дверь лязгнула.
– Выходи!
Коридор, дверь, ещё коридор. Дверь. В комнате, спиной к окну, сидел капитан в серебряных погонах. Над его головой висели часы. Два часа... Всё! Смена пропала...
– Садитесь. Имя, отчество, фамилия? Год, место рождения? Место службы, должность? Адрес?
Капитан спрашивал, не глядя на Алексея, и всё записывал. Потом он поднял голову.
– Предупреждаю: за дачу ложных показаний вы несете суровую ответственность. Вы обязаны говорить правду и только правду.
Следователь смотрел не на Алексея, а куда-то за него, словно там, за Алексеевой спиной, было что-то такое, что Алексей пытался спрятать, скрыть, но что следователь уже видел, знал заранее и скрывать поэтому совершенно бесполезно. Алексей невольно оглянулся и тоже посмотрел назад, но ничего, кроме засиженного мухами плаката на стене, не увидел.
Алексей рассказал всё, что знал о дяде Троше раньше, как встретил его недавно, как тот упросил его подержать чемодан, пока он не найдет новую квартиру.
– Квартиру он скоро получит, – мимоходом сказал капитан, и Алексею показалось, что лицо его выглядит не таким суровым, как вначале. – Нико Чейшвили знаешь?
– Нет. А кто это?
– Вопросы задаю я, твое дело – отвечать. К тебе больше никто не приходил? Местный или приезжий, с Кавказа.
– Нет.
– На прочитай и подпиши.
Алексей прочитал протокол и расписался внизу, где капитан поставил птичку. Часы показывали уже три.
– Если понадобится, вызовут в качестве свидетеля. А теперь можешь быть свободен... Подожди, ты ж на работу сегодня не вышел? Вот, покажешь начальству.
На узенькой полоске бумаги в машинописный текст капитан вписал фамилию Алексея и поставил дату.
– Держи.
Алексей взял бумажку.
«Повестка.
Гр. Горбачев А.И. действительно вызывался 1-м отделением милиции и находился в отделении с 01 ч. до 15 ч. 24 августа 1952 г.
Следователь Р/О милиции...»
– Так здесь же... Тут же не сказано почему... Они же подумают, что я...
– Не подумают. А начнут думать, пусть позвонят сюда.
– Можно идти?
– Можешь... Только вот что: будь поосторожнее. Парень ты молодой, тебя в два счета опутают всякие дяди Троши...
– Теперь уж нет! Уж теперь... А где он?
– Там, где полагается.
Капитан нажал кнопку звонка, в комнату вошел милиционер с сержантскими погонами.
– Проводите гражданина.
Сержант довел его до конца коридора и показал выход – через палисадник. Алексей вышел в распахнутую настежь калитку и поспешно оглянулся по сторонам. Неподалеку собака с хвостом, похожим на бублик, обнюхала дерево, подняла ногу и озабоченно побежала дальше. По другой стороне улицы спиной к Алексею шла старуха с кошелкой. Больше на улице не было никого, никто его не видел. Алексей почти бегом зашагал к проспекту.
Навстречу шли люди. На Алексея они не обращали внимания, но ему казалось, что они приглядываются к нему и угадывают, откуда он идет. Если не по виду, то по запаху. Запах карболки пропитал брюки, рубашку, волосы на голове. И ему казалось, что этот пронзительный запах так навсегда и останется при нем – ни отмыть, ни заглушить его ничем не удастся.
14
В цех Алексей прибежал к концу смены. Плита была уже прибрана, Семыкин складывал инструменты.
– Заболел или загулял? – кивнув Алексею, спросил он.
– Да нет... Вас из-за меня вызвали? Я сейчас...
В конторе он застал и мастера и начальника цеха.
– Прогуливать начинаешь? – строго сказал Ефим Паника. – Из-за тебя, понимаешь, график ломать, человека вызывать...
– Я не прогуливал... Вот!
Глаза Ефима Паники округлились. Витковский взял у него повестку, хмуро прочитал.
– Что ты там натворил?
– Не я... Меня свидетелем вызывали... Вы туда позвоните, следователю, он скажет... Это они спекулянта поймали, а я тут ни при чем...