Жесткая проба
Шрифт:
Иванычев не находил себе места. Он привык быть всегда на людях, ездить на машине, звонить по телефону, пошучивать с приятелями, разносить подчиненных за упущения... Теперь вокруг были только куры, проклятые гусаки, расплывшаяся Фрося, притихшие дочери. «Москвич» стал недостижим: Толя, его верный, надежный Толя, возил ныне заместителя Иванычева. Бывшего заместителя... Телефон висел на прежнем месте, но молчал, будто его отрезали. Орать теперь можно было только на безответную Фросю за пересоленный борщ да на дочерей, чтобы не путались под ногами. Он орал, но от этого не становилось
Он долго собирался с духом и наконец позвонил Петриченко.
– Привет, Степан Захарович! Беспокоит Иванычев...
– Слушаю.
Голос Петриченки был холоден и сух.
– Так как же будет со мной, Степан Захарович?
– Разговор не для телефона. Придешь – поговорим.
Иванычев шел пешком через весь город, изнывал от жары и проклинал себя, что построил дом в расчете на машину, далеко от центра. Ему казалось, что все узнают его, пересмеиваются за его спиной, показывают пальцами. Он багровел и шел не оборачиваясь.
Впервые он не мог войти к Петриченко без спроса, запросто, а должен был сидеть и ждать, пока секретарь-машинистка Шурочка скажет: «Пройдите!» И она тоже – прежде улыбалась, а теперь нос воротит, даже не смотрит в его сторону...
Петриченко принял его официально и сразу дал понять, что о назначении на какой-либо серьезный пост в городе не могло быть и речи.
– Поезжай в обком, в отдел кадров, – сказал Петриченко.
В обкоме Ивалычеву предложили ехать в распоряжение горкома сюда, в этот город. Город большой, крупные заводы, в кадрах всегда нужда, горком подыщет ему какую-нибудь соответствующую работу.
Надломленный снятием, взысканием, вконец истомленный неизвестностью, ожиданием и хождениями в отдел кадров, Иванычев согласился.
Секретарь горкома принял его без всякого энтузиазма. Из личного дела он уже знал всё, что произошло с Иванычевым на прежнем месте.
– На заводе «Орджоникидзесталь» нужен человек для массовой работы в профсоюзе. Направим вас туда, посмотрим.
– Но ведь это мне не по специальности!
– А какая у вас специальность? – недобро усмехаясь, спросил секретарь.
Иванычев замялся.
– Коммунисты не торгуются, товарищ Иванычев, а идут, куда их посылает партия. Вам это особенно следует помнить! Присмотритесь к условиям, поработаете, проявите себя, потом, может, найдем вам другое применение.
Так Иванычев попал в завком профсоюза на «Орджоникидзестали», а вскоре стал председателем цехкома механического цеха. Председатель был не освобожденным, но Иванычева сделали как бы освобожденным, проведя по штату нормировщиком.
Завод его ошеломил и придавил своей огромностью, грохотом, ревом, сверканием, мельканием всяких машин, пламенем мартенов, льющейся стали, чугуна, живыми змеями раскаленного проката, всевозможными опасностями, подстерегающими на каждом шагу. До сих пор Иванычев бывал только на пивоваренном и сахарном заводах. Там было совсем по-другому. Тихо и мирно. На пивоваренном стояли бродильные чаны, машины, небольшие и нешумные, разливали пиво в бутылки и затыкали их пробками. А на сахарном ещё лучше – ничего не шумит, не двигается, стоят автоклавы, в них варится сироп, всё закрыто,
Хорошо ещё, что его направили в механический. Здесь всё-таки тише и спокойнее. Правда, и здесь всюду что-то крутилось, двигалось, от станков вилась разноцветная стружка, брызгали раскаленные металлические опилки, над головой то и дело, гудя и завывая, мостовой кран переносил с места на место какую-нибудь тяжеленную вещь непонятного назначения... Вдруг сорвется – и на голову! Или от станка оторвется какая-нибудь штука, которая вертится с бешеной скоростью... А что же, станки не ломаются?..
Иванычев, стараясь не показывать этого, ходил по цеху опасливо, держась середины пролета, подальше от всяких вертящихся, двигающихся чертовщин. И вообще старался ходить поменьше. Его дело – работа с людьми. Это он знает и умеет. Люди, правда, здесь какие-то такие, не совсем... Никак их не вызовешь на откровенный разговор, по душам. Подойдешь, спросишь: «Ну, как дела?» Отвечают: «Ничего», «Дела, как сажа бела» или ещё что-нибудь двусмысленное, с подковыром. На вопрос ответят, и всё. Ну ничего, он авторитет завоюет, поставит себя. Главное – опереться на передовых, лучших людей. Поддерживать их. И они поддержат, будут опорой...
История с «молнией» возмутила Иванычева до глубины души. Правильно начальник влепил этому мальчишке Горбачеву выговор! Иванычев предпочел бы, чтобы дело не приобрело широкой огласки, не вышло за пределы цеха. Произошло это в его цехе, таким образом, ответственность за это нёс в какой-то степени Иванычев, это бросало на него тень... Статья в газете переменила ситуацию. Значит, он недооценил, недопонял это дело. Печать всегда правильно сигнализирует. Надо вокруг этого дела мобилизовать массы...
Когда же к Иванычеву пришел Гаевский и они, запершись в конторке, обсудили его всесторонне, он понял, насколько серьезно стоит вопрос. Со всем, что говорил Гаевский, Иванычев был полностью согласен и только кивал, подтверждая:
– Это – верно!.. Совершенно правильно!
16
Забежав к Вадиму Васильевичу после работы, Алексей снова не застал его. Сотрудник БРИЗа сказал, что Калмыкова ещё до гудка по телефону вызвали в отдел кадров. Дома в общежитии был только Костя Поляков. Сегодня у него был выходной. Стоя в одних трусах, он усердно и неумело наглаживал брюки одолженным у девчат утюгом.
– Ну, как в цеху?
– Всё в порядке, – ответил Алексей, гадая, знает или не знает Костя о статье в газете.
– Тут приходил один, про тебя расспрашивал...
– Кто?
– Какой-то из отдела кадров.
– Худой, крысиные такие глазки?
– Ага... Ты его знаешь?
– Знал раньше... Так что?
– Я тебя так обрисовал – хоть к ордену... Это всё из-за того дела с чемоданом?
– Наверно, – небрежно ответил Алексей.
Небрежность была напускная. Настойчивость, с какой Гаевский кружил вокруг него, вызвала неприятное беспокойство. Виктор, дядя Вася, теперь общежитие... Зачем он петляет вокруг Алексея, выспрашивает всех? Чего он добивается, что ищет?