Жесткая проба
Шрифт:
– Как не стыдно! – закричал Алексей. – Это же была детская игра! Вас же за это выгнали, что вы начали раздувать!..
Гаевский и теперь не взглянул на Алексея, только лицо его, и без того белесое, побледнело ещё больше, колючие маленькие глазки сузились.
– Лично меня никогда ниоткуда не выгоняли, что легко проверить по моему личному делу... Так вот, товарищи, в свете этих фактов выступление Горбачева, направленное на дискредитацию передовиков и срыв спецзаказа, приобретает совсем другой характер! Я считал своим долгом внести ясность, ввести вас в курс.
Иванычев выжидательно смотрел на Гаевского, ожидая, что он скажет
У Витковского поначалу отлегло от сердца – тип оказался не опасный. А Горбачев-то?.. Да нет, ерунда! Что-то этот подтасовывает, пришивает... Хотя кто его знает! Надо это дело ликвидировать. Пусть потом разбираются, кому нужно. А то наделают шума, начнут копаться: передовики, не передовики... Ему ещё только не хватало, чтобы обвинили в очковтирательстве, выдвижении дутых передовиков...
– Что будем делать, Владимир Семенович, как думаете? – спросил Иванычев.
– Что тут думать? Паршивую овцу из стада вон, вот и всё.
– Нет, Владимир Семенович, я не согласен. Поскольку был сигнал печати, а теперь ещё обнаруживаются такие факты, мы просто так не можем... Надо вокруг этого дела создать общественное мнение, извлечь уроки. Правильно я говорю? И поскольку Горбачев – беспартийный, не комсомолец, заняться этим должна профсоюзная общественность. Я так думаю: подготовим вопрос и через день-два поставим на цехкоме. Нет возражений?
Последнее, что увидел Алексей, уходя, был взгляд Виктора – испуганный и вопрошающий. А, черт с ним! Дело теперь уже не в нём... Что они, все ослепли, сошли с ума? Ведь они на самом деле хотят, чтобы Витька был передовиком, чтобы цех перевыполнял план и завод тоже, чтобы страна шла к коммунизму. Так ведь и он хочет того же! И они, и он говорят одни и те же слова, а получается так, словно говорят они на разных языках...
Вадим Васильевич озабоченно хмурился, и не будь Алексей так взбудоражен, он бы заметил, что Вадим Васильевич отвечает очень неохотно.
– Их много развелось, таких защитников Советской власти... Попробуй скажи громко: это не так, то не так, смотрите, товарищи, исправлять надо! Тут на тебя прямо хор, как в опере: «Клевета!» А кто кричит? Рабочий, крестьянин? Нет, чиновник кричит. Почему? За себя боится. Рабочий, колхозник, они так и останутся – рабочий и колхозник. А чиновника можно прогнать, снять с должности. Без должности же он – пшик, пустое место. Вот он и дрожит. Чуть кто скажет: «Это плохо, надо лучше», так сейчас гвалт: «Не видит достижений, одни недостатки... чернит! Клевета!» Вот так-то, Алексей свет Иванович! Зря ты в это ввязался. Намнут тебе бока, тем дело и кончится.
– Пускай! Этим не кончится.
– «Посмотрим, сказал слепой, как будет плясать хромой»... Только давай в другой раз, у меня башка трещит...
Алексей поднялся.
– Да, вот что... Ты об этих моих словесах не распространяйся... И вообще поменьше рассказывай...
– Зачем я буду рассказывать?
– Вот именно! Пользы не принесет, а вред – вполне возможно... Ну, будь здрав!
Страдальчески морщась, Вадим Васильевич всыпал в рот порошок и запил водой...
Нелепая выходка Горбачева, заметка в газете Вадима Васильевича не касались. Этого никак нельзя
Человек, вызвавший его, оказался на редкость отталкивающим – с маленькими, цепкими, как пиявки, глазками. Он спросил, знаком ли Вадим Васильевич с разметчиком Алексеем Горбачевым. Получив подтверждение, попросил подробно рассказать о нём все, что Вадиму Васильевичу известно. Необходимо выяснить, так сказать, общественное лицо Горбачева. В интересах самого Горбачева. Отказать в этом, поскольку действительно это в интересах Горбачева, было нельзя.
Вадим Васильевич сдержанно, но вполне положительно характеризовал Алексея. Гаевский сказал, что это правильно, так как подтверждается другими источниками, и спросил, не проскальзывало ли в разговорах Горбачева чего-нибудь такого, неподобающего... Внутренне обмирая, Вадим Васильевич сказал, что ничего «такого» и «неподобающего» он от Горбачева не слышал. Это было истинной правдой, так как все разговоры с Горбачевым были в сущности монологами самого Вадима Васильевича. Гаевский задал ещё несколько незначительных вопросов, потом сказал, что, возможно, придется его ещё побеспокоить. Чтобы уточнить коё-что, если понадобится.
– Пожалуйста, – равнодушно сказал Вадим Васильевич.
Какое там, к черту, равнодушие! Теперь можно ждать чего угодно...
18
Идя на завод, Алексей, как не раз в детстве, думал: как бы хорошо, если бы всё уладилось само собой! Виктор осознал, начальство поняло и стало на сторону Алексея, никто теперь не будет к нему приставать, грозить, А Гаевский?.. Гаевского за что-нибудь сняли, совсем прогнали с завода...
Он невесело усмехнулся. Вырос, а всё ещё не расстался с детскими надеждами на то, что все сделается само по себе, будет счастливый случай, чудо... Пора перестать верить в сказки. Нет в жизни легких дорог, волшебных случайностей, не бывает чудес, ничто не приходит само. Бывает только то, что ты сделал, чего добился... Вот он сделал. А чего добился?
Работа ещё не началась, а Федор Копейка был уже замурзан. Он подмигнул, ободряюще кивнул Алексею. Что проку в его одобрительных кивках?
Виктор, заметив Алексея, отвернулся. Сколько раз Алексей слышал, читал: настоящая дружба состоит в том, чтобы указывать другу его ошибки, недостатки. Алексей попробовал, и теперь самый большой, настоящий друг показывает ему спину.
Дядя Вася, хмурый больше обычного, еле поздоровался. Неужто и он?..
Работалось трудно. Полночи он не спал, думал о вчерашнем, сейчас гнал от себя эти мысли и не мог не думать о том, что теперь будет и что они сделают. Будет плохо, тут нечего и думать. Если бы ещё не Гаевский... А он, гад, всё подобрал и повернул так, что Алексей получался самый настоящий враг...
Другие ведь не знают, что это вранье, и будут думать, что так оно и есть, что Алексей на самом деле баптист, уголовник и член какой-то тайной организации. Теперь попробуй доказать, что ты ни то, ни другое, ни третье и вообще не верблюд...
В цехе о вчерашнем, конечно, знали – Ефим Паника наверняка растрепал, – но к Алексею никто не подходил, никто с ним не заговаривал. Алексею казалось, что его даже сторонятся, встретив взгляд, отворачиваются, притворяется очень запятыми или уходят, боясь что он такой...