Жесткая проба
Шрифт:
Незадолго до обеда к Алексею подошел мастер. Строго поджимая губы, он перебрал наряды уже размеченных деталей, собрал чертежи и небрежно спросил:
– Ну, что ты себе думаешь?
– А что мне думать?
– Свое «я» хочешь доказывать? Смотри, допрыгаешься!
– Не пугайте. Меня вчера уже пугали.
– Я не пугаю, я советую. Пока не поздно. Вчера были цветочки, а ягодок лучше не дожидаться... Пошел бы, по-человечески сказал: так и так, мол, осознал, прочувствовал свои ошибки, и больше впредь ничего такого не повторится... Ну, чего-нибудь тебе припаяют, чтобы крепче осознал. И всё. А будешь дальше свое «я» доказывать – тогда не жалуйся...
– Вам не пожалуюсь.
– Ты гордость эту брось! И не таких обламывали. Ведь это вопрос двоякий: как с тобой решат поступать...
– Не вопрос, совесть у тебя двоякая, – сказал Василий Прохорович. Он подошел незамеченный и стоял теперь возле плиты, обтирая руки концами. – Ты парня не сбивай, совесть ему не укорачивай. Что укоротишь, того не воротишь...
– Я его не сбиваю – советую. У меня опыта побольше его, и голова на плечах...
– На твою голову, Ефим, только штаны надевать.
– Василий Прохорович! Я вас уважаю, но...
– Ладно, потом доругаемся. Докладываю, как начальству: я, видно, пошабашил сегодня. Пойду в здравпункт. Ломает меня что-то, просквозило, видать...
Ефим Паника посмотрел на станок – он был уже прибран.
– Да как же, Василий Прохорович? Ведь блок срочный!
– Тебе – блок, а мне к партийному собранию выздороветь надо.
– Так это ж на той неделе!
– А я не знаю, сколько я хворать буду... Вас чему учат? Самый ценный капитал – люди. А ты – блок! От тебя, Ефим, любая наука, как от стенки... На, держи, может, умнее станешь.
Он сунул в протянутую руку мастера грязные промасленные концы и пошел по пролету к выходу. Мастер посмотрел на ком ветоши, в сердцах швырнул его на пол.
Старик шел сгорбившись, ни на кого не глядя и даже чуть покачиваясь. Алексей догнал его.
– Дядя Вася, может, помочь?
– Не надо, я на ногах удержусь... Ты-то сам держись!
Алексей вернулся к плите.
Значит, дядя Вася на его стороне! Как он Ефима Панику... Интересно, Ефим сам или его послали «советовать»? Значит, Алексею просто хотят заткнуть рот. Отступись он, и они отстали бы от него...
Дядя Вася может быть спокоен: он будет держаться. Если он отступит, соврет сейчас, то потом будет врать всегда. Если сегодня стерпит чужую ложь, обман, завтра солжет и обманет сам. И тогда уже возврата нет. «Что укоротишь, того не воротишь»...
Пусть делают что хотят! В конце концов, что они – съедят его?..
Всё это будет потом. А сейчас приближается то, что уж никак не может отодвинуться или не состояться. Поезд в шесть. Доехать, переодеться, добежать до Наташи – не меньше часа. Она просила пораньше...
За несколько минут до гудка Алексей убрал инструменты, умылся. И в это время подошел мастер.
– Иди в контору. Сразу после работы – заседание цехкома. По твоему вопросу, – внушительно сказал он.
– Почему сегодня? Я сегодня не могу...
– Как это – «не могу»?
– Не могу, и все! Занят сегодня.
– Ты с ума сошел? Какие могут быть занятия, когда об тебе вопрос?! Ты что, с этим шутки шутишь?
– Никакие не шутки! Что им приспичило? Я никуда не сбегу, можно и завтра...
– Может, ты вообще не пойдешь? Отменишь цехком? Набезобразничал, а теперь струсил?
– Ничего я не боюсь. А сегодня не пойду. Я же сказал – не могу!
– Иди объясняй Иванычеву, а не мне.
Самое разумное – было пойти и объяснить, почему он не мажет сегодня присутствовать на цехкоме, но он тут же понял совершенную невозможность сделать это. Сказать о Наташе? Поднимут на смех, скажут про неё какую-нибудь гадость... Он только задержится, опоздает и ничего не добьется.
– Я не пойду, – набычившись, сказал Алексей.
– Ты дурака не валяй! – закричал Ефим Паника. – Ты не понимаешь, чем это может кончиться? Да если только...
Рев гудка заглушил его слова. Алексей секунды две смотрел на его беззвучно кричащий рот, махнул рукой и побежал к выходу.
Он бежал по заводскому двору и чем больше удалялся от цеха, тем отчетливее сознавал, что делает непоправимое. Они и так готовы съесть его с сапогами, а од сам дает им козырь в руки, да ещё какой!
В проходной, показывая пропуск вахтеру, он на секунду приостановился. Ещё не поздно вернуться, ещё можно поправить...
А Наташа? Она же волнуется, смотрит поминутно на часы. Что она подумает? Как они вдвоем справятся с вещами? Да что вещи? Не увидеть её в последний раз?! Алексей ринулся в автобус.
Место оказалось удобным, вещи были разложены, они вышли на платформу. По ней ещё спешили отъезжающие с чемоданами, авоськами, цветами. В большинстве это была молодежь. Юность уезжала в науку, и над платформой звенели громкие голоса и смех, взлетали обрывки песен. Наташа улыбалась, наблюдая предотъездную суматоху, уговаривала мать не беспокоиться – что она, маленькая? – спрашивала о чём-то и тут же, не слыша ответов, сетовала, что не повидала Киру, не попрощалась с ней. Ей, бедняжке, трудно теперь с ребенком... Алексей молчал и не сводил с неё глаз.
– Почему у тебя такое лицо? Алеша! Что-нибудь случилось?..
– Нет, всё в порядке.
Не это, совсем не это хотел и должен был он сказать... «Наташа, Наташа! Не уезжай. Останься здесь хоть на пять, хоть на три дня, пока не закончится это... Если бы ты знала, как ты мне нужна! С тобой я могу всё. Я всё выдержу. Ничего не делай, ничего не говори, только будь здесь. Чтобы был человек, который мне дороже всех, и чтобы я знал, что кому-то немножко нужен и я...»
Она ничем не могла ему помочь. Он и не ждал, что она поможет. Важно только, чтобы она была здесь, он мог прийти и сказать: «Понимаешь?» И пусть бы она даже не поняла, а только кивнула. Ему было бы легче. Он стал бы сильнее.