Жесткая проба
Шрифт:
...Наташа была занята сборами. Столько нужно перебрать, проверить, перегладить, уложить – просто ужас! Она металась от одной вещи к другой, пыталась делать всё сразу, ужасалась, смеялась, вспоминала что-нибудь забытое, но абсолютно – абсолютно! – необходимое, панически бросалась разыскивать и тут же теряла что-нибудь другое.
– Да что ты, десять чемоданов повезешь? Кто всё то тащить будет?
– Мамочка, здесь же все абсолютно необходимое! И тут Алеша поможет... Ты меня провожать придешь?
– Само собой.
– Вот! А там – в камеру хранения...
– Ну ладно, иди гладь, уложу я сама, а то ты только мнешь всё и путаешь.
Алексей собирался рассказать ей всё – и о чемодане дяди Троши, и о допросе, и о статье в газете, –
– Помнишь Гаевского, пионервожатого, который тогда меня за «Футурум» хотел выгнать?
– Помню. Противный такой...
– Да... Я его сегодня встретил. Тоже теперь на заводе работает. В отделе кадров.
– А что? Он что-нибудь снова?.. – встревоженно заглянула ему в лицо Наташа.
– Нет, ничего...
– Хотя... Это ведь была такая ерунда, – успокаиваясь, сказала Наташа. – И столько времени прошло. Он, наверно, и забыл про всё...
Ручка чемодана оказалась оторванной, один замок не работал. Алексей начал чинить. Мать Наташи то входила, то выходила. Наташа гладила и разговаривала. Алексей молчал. Он мог говорить только о главном, но говорить о главном было нельзя.
Гаевский ничего не забывал. Особенно если это имело принципиальное значение. А принципиальное значение имело всё. Вещей маловажных нет, каждая мелочь может оказаться далеко не мелочью...
Умение видеть за каждой мелочью важное Гаевский выработал во время войны. То ли по внешней хилости, то ли потому, что бросалась в глаза его подчеркнутая исполнительность и аккуратность, в запасном полку Гаевского сделали писарем. Пополнения приходили, обучались и уходили на фронт. Штаб полка и писарь при нём оставались. Полк, один из многих, готовил новые силы и, значит, ковал победу. В этом деле не могло быть ничего маловажного, каждый пустяк имел значение. И у Гаевского всё было в ажуре. Иногда – из госпиталя или направленные на переформирование – в полк попадали фронтовики. Они не скрывали своего презрения к «окопавшимся в тылу». Сначала это его задевало, потом он убедил себя в том, что если его оставили в запасном, значит, он полезен. И потом, сами фронтовики говорят, что на фронте лучше. А он не жалуется. Служит, где поставили и как положено. А враги могут оказаться и в тылу, тут тоже надо быть начеку. Не зря развенчаны всюду плакаты: «Не болтай! Враг подслушивает» Боец со строгим лицом прижимал палец к губам, а сзади нависала синяя тень огромного подслушивающего уха... Сам Гаевский не болтал и привык следить, чтобы другие тоже не болтали. Война окончилась, Гаевский вернулся в родной городок. Служба писарем в запасном полку не давала материала для хвастливых, картинных историй, которыми направо и налево сыпали возвращавшиеся фронтовики. Гаевский отмалчивался, а на расспросы отвечал коротко, значительно, но туманно. У слушателей складывалось впечатление, что он был на службе настолько важной, что говорить о ней нельзя, и проникались к нему уважением. Единственную свою медаль «За победу над Германией» Гаевский не надевал, носил только планку. О том, что планка не орденская, а медальная и медали, которую имеют все, побывавшие в армии, на гражданке знал далеко не каждый...
Гаевский устроился в районное отделение милиции на должность секретаря. Это было не совсем то, к чему стремился Гаевский, но он был уверен, что найдет случай проявить себя, его оценят по-настоящему, переведут в оперативные работники. Так бы, наверно, и было, но произошла история с Григорием Маляровым...
Поздно вечером возле деповского клуба произошла драка. По пьяному делу кончилась она плохо: когда подоспели оперативники, один лежал в луже крови и был без сознания. Потрясенные, испуганные таким исходом участники драки без всякого сопротивления были доставлены в камеру. Пострадавший через сутки умер, и уже налицо была не драка в пьяном виде, а убийство. Среди арестованных Гаевский знал только Григория Малярова. Маляров был единственным земляком, которого случай свел с Гаевским в запасном полку. Маляров попал в запасный из госпиталя, рвался на фронт и вскоре уехал туда. После войны Маляров вернулся с двумя орденами Славы и несколькими боевыми медалями, работать начал в депо слесарем. При встрече с Гаевским Маляров громко ори всех прохаживался насчет вояк, которые брали Берлин за две тысячи километров от Берлина... Гаевский ненавидел его смертной, но тихой и бессильной ненавистью – Маляров был скор не только на слово, но и на кулаки...
Теперь Меляров оказался замешанным в скверном деле. Гаевский не сомневался, что он был заводилой, а раз так, то и должен получить сполна... Вскоре пришло письмо, подписанное группой деповских рабочих. Авторы письма давали Малярову самую лучшую характеристику и свидетельствовали, что он в драке не участвовал, а бросился разнимать дерущихся, но было уже поздно. Некоторые из подписавшихся были этому очевидцами, просили их вызвать и допросить в качестве свидетелей. Гаевский положил письмо в самый нижний ящик стола.
Через два дня майор, начальник отделения, вызвал Гаевского.
– Где письмо рабочих? Почему не доложили?
Гаевский замялся. Он думал, что, не получив ответа, авторы письма присмиреют и поймут, что милиция сама знает, кого вызывать, кого не вызывать...
– Так это же, товарищ майор, подстроенное – одна шайка-лейка...
– Что? Председатель месткома, депутат горсовета, старые рабочие – шайка-лейка, по-вашему?
– Я не так хотел сказать... Я думал, письмо не должно влиять, чтобы следствие объективно...
– Думал? – закричал майор. – Ты думал, будешь тут подтасовывать, свои законы устанавливать?.. Немедленно сдавай дела Симоненке...
Когда Гаевский уходил из отделения милиции, в кармане его лежала выписка из приказа: «уволить за невозможностью дальнейшего использования». В последнюю минуту майор пожалел его: «Может, ещё поумнеет, зачем человеку портить жизнь?» – поэтому в приказе появилась такая формулировка, хотя должна была быть совсем иная. В городке пошли слухи о причинах, по которым его уволили из милиции, и Гаевский переехал сюда, в приморский город.
Город был большой, предприятий много, но устроиться он не мог: всюду требовались специалисты или квалифицированные рабочие, Гаевский не был специалистом и квалификации не имел никакой. В горкоме комсомола, куда он несколько раз обращался, в конце концов предложили ему поехать завхозом пионерского лагеря. Пионерский лагерь напомнил Гаевскому запасный полк, здесь также периодически менялся состав, а штаб, то есть начальник лагеря, вожатые и он, Гаевский, оставались. И здесь у него всё было в ажуре: всё переписано, учтено, всё в целости и сохранности. А если что-нибудь ломалось или портилось, Гаевский немедленно «актировал», а для себя, в особой рапортичке, отмечал, кто виновник и какое взыскание или наказание понес, если оно было предписано.
В середине лета одна из вожатых заболела. Начальник лагеря, очень довольный старательностью Гаевского, предложил ему временно исполнять обязанности вожатого Обязанности были несложными – не то завхоза при ребятах, не то сторожа: нужно было проводить экскурсии, вылазки, – но недалеко! – следить, чтобы из лагеря без надзора не отлучались, водить ребят купаться, но только в положенное время и на указанном месте, наблюдать, чтобы была дисциплина и вообще порядок, изредка проводить беседы, то есть читать какую-нибудь статью в газете и объяснять непонятное ребятам. Гаевский со всем этим справлялся, им были довольны, и, когда лагерь свернули, горком комсомола без всяких колебаний направил Гаевского старшим пионервожатым в школу.