Жестокая конфузия царя Петра
Шрифт:
Они отдадут её на муки князю-кесарю. О, с каким наслаждением они это сделают!
Екатерина представила себе страхолюдную физиономию князя-кесаря, его хриплый свирепый рык, свирепый даже в обыденности, и содрогнулась — так живо и страшно было это видение.
— Господи, помилуй мя, грешную! — взмолилась она. — Господи, спаси и сохрани моего господина, моего великого царя!
И Господь услышал её молитву: Пётр шевельнулся. В то же мгновение в дверь просунулся дежурный денщик.
— Доктор Донель просится.
— Зови! — обрадовалась
Доктор поставил свой чемоданчик возле постели царя и принялся щупать ему лоб и щёки. Лицо его прояснилось.
— Ди Кризе ист фергангг, — выразился он по-немецки, но тотчас спохватился: — Прошу простить, ваше величество...
— Я поняла вас, доктор. Так он опоминается? Ему лучше?
— О, госпожа царица, у нашего государя богатырский организм. Если бы он не злоупотреблял питием, то прожил бы век.
«О если бы... — покачала она головой. — Если бы он походил на своего венчанного батюшку, богобоязненного и любившего умеренность во всём».
Пётр рассказывал ей об отце, как бы желая поглубже окунуть её в атмосферу царского дома, дабы она пропиталась ею. Впрочем, он и сам признавался, что мало помнил — был четырёх лет от роду, когда царь Алексей Михайлович, истинный праведник на троне, прозванный народом Тишайшим, помер, будучи всего сорока семи лет. Рассказывали ему матушка Наталья Кирилловна, дядя Лев Нарышкин, учитель Никита Зотов и другие, а более всего старые бояре, сохранившие бороды во уважение к их почтенным летам. Они вспоминали о Тишайшем с умилением и дерзостно пеняли его сыну-нечестивцу, порушившему обычаи отчич и дедич. Однако ж век Тишайшего был недолог, и сын Пётр нередко выражал своё недоумение: «Батюшка был зело умерен, а его Бог прибрал в цветущие лета. Стало быть, на всё Божия воля: блюди не блюди, блуди не блуди».
Сын царя Алексея, отличавшийся неумеренностью решительно во всём, этот сын, царь Пётр, лежал без сознания, и судьба огромной страны, судьба армий и войн, мира и труда, наконец, некоронованной, а стало быть, и непризнанной царицы Екатерины судьба зависела от того, выживет ли царь либо умрёт.
И ещё: были дочери, Аннушка и Лизанька. Они титуловались царевнами. Но если их отец умер, то они обратятся в простых девок без прав состояния. Хорошо будет, коли их не изведут и над ними возьмёт призор царевна Наталья, по своему чадолюбию и сердоболию и в память обожаемого своего братца...
Екатерина была вся отчаяние. Мысли разрывали душу. Она с любовью и надеждой, вглядывалась в черты разметавшегося на подушках Петра.
Доктор правду сказал: недуг отступал. Он дышал ровней, почти без хрипов. И когда он в очередной раз почмокал губами, словно бы прося пить, ей удалось, улуча мгновенье, влить ему в рот полчашки докторского питья.
Доктор Донель при этом присутствовал. Он сидел в ногах постели и одобрил её действия:
— Очень хорошо, госпожа царица, очень хорошо.
Она стеснялась целовать своего господина при докторе, однако при этих словах не
И вдруг Пётр открыл глаза. Страдание и недоумение — всё перемешалось в его взоре.
— Что это я? — спросил он, с трудом ворочая языком.
— Вы захворали, ваше царское величество, — выпалила обрадованная Екатерина. И вдруг слёзы градом брызнули у неё из глаз. Она улыбалась, а рыданья сотрясали её.
— А это кто?
— Доктор это, царь-государь, Яган Устиныч.
— Это я, ваше царское величество, — с достоинством подтвердил доктор Донель, с состраданием глядя на Екатерину. — Госпожа царица и плачет и смеётся. Это слёзы радости: она слышит ваш голос.
— Катеринушка, дай питья, — хрипло вымолвил Пётр.
— Даю, даю, — заторопилась она. — Вот брусничного кваску испейте.
— Ваше величество должны принять вот эти укрепительные порошки, — и доктор протянул облатку Екатерине. — Запейте квасом.
— И запьём, и запьём, — радостно бормотала она, руками утирая слёзы, продолжавшие катиться из глаз.
Пётр покорно проглотил порошок, запил его квасом и откинулся на подушках.
— Спать хочу, — выдавил он и повернулся на другой бок.
— Вот и хорошо, батюшка царь, вот и славно — спите себе.
Доктор кивком подтвердил слова Екатерины.
— Его царское величество пошёл на поправку. Сон есть здоровье. Продолжайте давать порошки, а я приготовлю декокт, А сейчас позвольте уйти, госпожа царица.
— Идите, батюшка доктор. Дай вам Бог здоровья, — горячо произнесла Екатерина. — А я буду молиться.
В дверь снова заглянул дежурный денщик.
— Господин кабинет-секретарь Макаров и господа министры просятся. Впустить?
— Я сама к ним выйду, — устало сказала Екатерина. Самое страшное осталось позади. Она снова царица и может повелевать. Даже министрами, перед которыми она робела ещё недавно.
Она вышла, и денщик притворил за ней дверь. Канцлер Головкин, вице-канцлер Шафиров и кабинет-секретарь Макаров вопросительно глядели на неё. Вид у них был озабоченный. Завидев Екатерину, они поклонились с некоторой небрежностью: в их глазах она ещё не укрепилась как царица. Временщица — да. Один Макаров так не думал: знал меру погружённости царя.
Екатерина упредила их расспросы:
— Господа министры, его величество тяжко болен, всю ночь провёл в беспамятстве. Доктор Донель...
— Доктор Донель сказывал нам, — довольно бесцеремонно перебил её тощий Головкин, — его величество пришёл-де в себя. Мы полагаем созвать медицинскую консилию. Граф и графиня Олизар изволили прислать своих медикусов. Доктор полагает болезнь опасною.
— Хорошо, я согласна, — торопливо сказала Екатерина. Мгновенный холодок деранул по коже при слове «опасною». Доктор при ней его не произнёс. Она хотела было сказать, что выходит государя, не будет спать, не будет есть, покамест он не станет на ноги, но поняла, что они не расположены слушать её...