Жестокая конфузия царя Петра
Шрифт:
Потрясённый француз как-то незаметно исчез. К свите царя присоединился Феофан Прокопович — новый фаворит Петра, вызванный им из Киева, где тот преподавал в духовной академии.
Феофан был истинный златоуст, философ и занимательный собеседник. По его собственному признанию, он прошёл огонь, воду, медные трубы и чёртовы зубы. В своё время оставил академию, подался в униаты, прошёл пешком всю Европу, достиг Рима, Ватикан стал его второй альма-матер, бросил и Ватикан и богословие, отправился пешком же обратно через университеты Лейпцига, Йены, Галле, закончил свой путь в Почаевской лавре, где снова принял
— Стало быть, прожил ты три жизни, — заметил Пётр, выслушав одиссею монаха, — Елисей — Самуил — Феофан.
Сей феноменальный Феофан изрядно знал языки, упражнялся с успехом в риторике и поэтике, словом, по складу натуры был человек светский и вольнолюбивый, хоть и в монашестве. Петру были по душе его бесшабашность, ироничность и насмешливость в отношении к духовным, как белым, так и чёрным, к которым принадлежал.
Они сошлись — царь и монах. Петру был нужен Феофан — златоуст и проповедник, сполна оценивший значение его реформ и облёкший их в словеса. Царь сбирал талантливых под своё крыло, он притягивал их как некий магнит, да и они льнули к нему, ибо сам он был талант, а может, и более того.
Сейчас меж них зашла речь о вере истинной и ложной. Что есть вера — государственная ли надобность либо просто духовное утешение.
— Хулители веры наносят вред государству, — утверждал Пётр. — Они не должны быть терпимы, поелику подрывают основание законов, на которых утверждается клятва или присяга и обязательство. Посему вера есть условие государственного благоустройства.
— Согласен, ваше величество, — улыбался в бороду Феофан. — Вера суть духовные вожжи для управления людьми. Но вера должна иметь основанием разум, ибо ежели она оголена, то обращается в фанатизм. А всякий фанатик противен Господу.
— И я с сим согласен, — улыбался Пётр. Оба оставались довольными друг другом, потому что мыслили ровно, а не розно, как бы дополняя друг друга. К тому же оба увлекались мыслительной игрою — шахматами. И могли передвигать фигуры часами, к общему неудовольствию.
— Но! — и Пётр назидательно воздел вверх палец, длинный как кинжал. — Ежели сильно умствовать в вере, то она обращается в нечто, недоступное верующему. А вы, философы, своим умствованием запутываете и отпугиваете стадо Христово. Проще, проще надобно, с открытою, незамутнённой мудрованиями душой идти к Господу. В простоте суть истинной веры. И посему я противлюсь патриаршеству. Ибо один человек не может своевольно толковать и устанавливать законы Божии и установления церкви. К такому толкованию способней будет коллегия мыслящих иерархов церкви.
— Важно, — согласился Феофан. — Мысль великая. Кроме того, в государстве должно быть единому управителю. От многих владык — многое несогласие и многая нестройность. Мирская власть — от царя, духовная — от Бога, а не от слуг его. Стало быть, в государстве единый властитель — царь.
— Верно мыслишь, Феофане, — и Пётр добродушно хлопнул монаха по плечу, отчего тот слегка присел. — И беседы с тобой пользительны. Доволен я, и будешь ты отныне при мне безотлучно.
Министры слушали это без удовольствия: ещё один соперник. Провидели они: быть Феофану в епископской митре. Стало быть, не опасен.
Опасен
Здесь, в Яворове, Петру было необыкновенно хорошо, он тут тотчас прижился. Не было недостатка в достойных собеседниках, всё располагало к благости, к душевному и телесному отдохновению. Ждал приезда короля Августа, надеялся подвигнуть его на серьёзную помощь.
И в этом ожидании чувствовал некое щемление. И однажды, глядя на безмятежную гладь озера с плававшими островками и стайками уток, он вдруг понял, чего ему не хватает — корабельной потехи.
Да, поработать бы вволю топором, намахаться, вдыхая запах дерева, щепы, ощутить былую силу рук и ту рабочую усталость, которая всегда была для него живительной и радостной.
Господи, как же он раньше-то недомыслия! Была, была усталость, да только от многих разговоров, от застолий, от чинности всей здешней жизни.
Призвал Макарова, спросил:
— Не видал ли на берегу шлюпки какой?
— Нет, государь, народ здесь всё сухопутный. Может, и есть где, да рассохлась. Прикажете разузнать?
— Непременно. А пуще всего охота помахать топором. Нет ли у них материалу да инструменту? Сладил бы бот. Великую охоту к тому испытываю.
Как же — всё нашлось. Имение князя Радзивилла было обширно и богато, с мастерскими и мастеровыми и всяким материалом.
Угодить царю — большая честь. Отданы были распоряжения, напилили досок, навострили топоры. Пётр с плотниками сошёлся, как сходился с мастеровым людом в Саардаме, либо на адмиралтейских стапелях в Воронеже, либо в Питербурхе. Они наперебой старались угодить ему, норовили сработать за него: мол, негоже царю топором махать. Он добродушно отгонял их — сам работный человек.
Увидели — царь-то и впрямь работник. Никому из них не уступит. Может, старый Януш, единственный, кто осмеливался вступать в спор с царём, мастеровитей его. И то сказать: с малолетства хлеб себе плотницким делом добывал, разные художества из дерева творил.
За плотницкой работой отошло всё дурное от сердца Петра. С рассветом приступал. Два помощника было у него: Януш и сын его Мечислав.
Солнце степенно подымалось над озером, озирая и благословляя их. Дерево было податливо, щепа и стружки ковром устилали землю. Тяжёлый дубовый киль отглаживали втроём. В него вгоняли рёбра — шпангоуты. Пётр осаживал помощников: сила ломит да сломит. Кабы не лопнул дуб от излишнего усердия.
Шпангоуты держали обшивку. Доски притёсывали так, чтобы и волос меж них не просунуть. В воде дерево разбухнет — и течи не будет. А ещё надобно бы просмолить. Дуб-то воды не боится, а вот доски...