Жеводанский зверь
Шрифт:
Хотя холод уже наступил в окружающих горах, но счастливая фронтенакская долина еще не была захвачена зимой. Трава была зелена и каштаны не потеряли своих листьев. В кустах раздавались голоса птиц, радовавшихся последним лучам солнца.
Приор, окончив чтение службы этого дня, сел на парапет деревянного моста, откуда удобно было любоваться пейзажем; этот мост был границей его прогулок, и тут святой отец обычно встречался с племянником. И на этот раз ожидание приора не было напрасно: скоро выстрел и отдаленный лай возвестили ему о возвращении охотника, потом сам Леонс вышел из кустарника с ружьем на плече, а за ним его егеря и собаки. Пока племянник подходил к нему, приор машинально бросил взгляд в противоположную сторону и заметил предмет, на который тотчас обратил внимание. Это были закрытые носилки, запряженные двумя мулами; употреблять экипажи в горных областях тогда было невозможно. Кроме погонщика, который шел пешком, четыре лакея верхом провожали носилки. Этот маленький караван спускался с одного из пригорков, возвышавшихся над долиной, и направлялся к аббатству. Приор задумался.
«Кто это может быть? – спрашивал он себя. – Мы в монастыре никого не ждем, может, это кто-нибудь из бедных соседних дворян, очень ценящих наше вино и кушанья… Но нет, эти дворяне не приехали бы столь странным образом, так путешествуют только дамы или духовные лица. Даму в аббатстве, не примут; стало быть, это… Но духовное лицо, сопровождаемое так, должно быть очень высокого звания…»
Он снова принялся рассматривать путешественников. «Неужели, – продолжал он думать, – то, чего я опасался, все-таки произошло? Нет, этого случиться не может, по крайней мере, сейчас. Слухи, дошедшие до меня, не имеют под собой основы… Это, наверное, какой-нибудь аббат из Сент-Эними приехал к нам в гости».
Его размышления были прерваны Леонсом, который, опередив своих провожатых, бежал к дяде в сопровождении только красивой ищейки, черной с красными пятнами.
Племянник приора как будто вырос и стал шире в плечах за эти три месяца. Лицо его загорело от долгого пребывания на воздухе. Теперь у юноши был мужественный вид, весь облик его был преисполнен уверенности в своих силах, прежняя робость исчезла без следа. На нем был щегольский охотничий костюм из зеленого сукна с золотыми галунами. Леонс больше походил на молодого и блестящего дворянина, любителя шумных удовольствий и светских радостей, чем на прилежного ученика, воспитанного в монастырских стенах. Нельзя было даже представить, что недавно этот юноша просил позволения постричься в монахи. Но Леонс не потерял уважения к своему дяде. Приблизившись к нему, он снял шляпу и поцеловал руку приора; лишь исполнив этот положенный ритуал, он позволил себе сообщить новость:
– Приятное известие, дядюшка! Сегодня великолепная охота… Убиты лисица и два зайца более чем за шестьдесят шагов! Дени, мой егерь и мой учитель, в восхищении. Я же не могу гордиться моими успехами, так как приписываю их превосходному карабину, который вы мне подарили, а также великолепному инстинкту этой ищейки, которую вы, я не знаю каким образом, сумели взять из своры самого принца.
Он рассеянно гладил свою прекрасную собаку, которая бегала вокруг них, махая хвостом.
– Не скромничайте, дитя мое, – ласково сказал приор, – успехом вы обязаны прежде всего вашему искусству. Но я очень рад, что ваша ищейка ведет себя хорошо, а для того чтобы ваше охотничье снаряжение было полным, аббатство предоставляет вам собаку Жана Годара, ту самую, которая осмелилась напасть на жеводанского зверя.
– Возможно ли это, дядюшка? А я слышал, что барон Ларош-Боассо…
– Барон действительно понял, как и вы, важность подобного помощника, потому что он составил план кампании, точно такой же, как ваш. Он велел предложить Жану Годару двадцать луидоров за его собаку, но я дал сорок, и Жан Годар прислал мне этого прекрасного пса, которого вы найдете у конюшни… Я вышел к вам навстречу для того, чтобы сообщить об этом счастливом результате моих стараний.
Леонс был в восторге и горячо поблагодарил приора.
– Раз так, любезный дядюшка, кто помешает мне теперь преследовать зверя? Мое обучение как стрелка и охотника закончено, приготовления подошли к концу. Дени и Жервэ, мой второй егерь, мне преданы; они последуют за мной, куда бы я ни пошел; почему вы не отпускаете меня? По последним сообщениям, зверь переселился в Мезенские горы, откуда его никак нельзя выгнать; без всякого сомнения, мы найдем его там, если Господь поможет нам…
– Леонс, дитя мое, – сказал бенедиктинец со вздохом, – зачем вы так торопитесь подвергаться опасностям подобного предприятия? Я боюсь за вашу жизнь… Притом я всегда надеюсь, что какое-нибудь новое происшествие избавит вас от необходимости прибегать к этой крайности.
– Дядюшка, разве сейчас тот момент, когда еще можно повернуть обратно? Заклинаю вас, не удерживайте меня! Говорят, что барон де Ларош-Боассо совсем излечился от своей раны; он может воспользоваться нашей медлительностью и получить обещанную награду, а если это случится…
– Не говорите этого, Леонс; вы знаете, в какое отчаяние приводит меня мысль о подобной возможности! И как подумаешь, что вы не один будете страдать… Эта опрометчивая гордячка умрет от горя и стыда, если убедится в необходимости принять мужа, который будет недостоин ее. Неблагодарная и неблагоразумная! Она расстроила своим сумасбродством мои планы, столь выгодные для всех нас. После того как она произнесла этот пагубный обет, я не раз предлагал ей получить разрешение от папы римского; несмотря на кротость и покорность, которые она теперь демонстрирует, она не согласилась и отвечала мне с гордостью: «Графиня де Баржак не может отказаться от своих слов».
– Может быть, дядюшка, она права, – сказал Леонс задумчиво. – Если она решила доверить свою судьбу воле случая, то никто не имеет права вмешиваться…
Во время этого разговора приор и его племянник возвращались в аббатство. К ним подошли Дени и Жервэ. Один нес ружье, а другой – дичь своего господина. Дени был человеком лет шестидесяти, с честным и дружелюбным лицом, который, несмотря на свой возраст, сохранил железное здоровье и неутомимые ноги. Жервэ, который был гораздо моложе, казался человеком открытым и простодушным, но с горячим нравом, как у всех горцев. Бенедиктинец остановился и улыбнулся им.
– Здравствуйте, добрые люди, – сказал он с своей обычной благосклонностью, – я очень рад видеть вас и поблагодарить за вашу дружескую заботу, за вашу преданность этому милому юноше… Каков ваш ученик, Дени? Неужели вы думаете, что он уже в состоянии сразиться с этим страшным жеводанским зверем?
– Господин Леонс, – отвечал Дени с энтузиазмом, – способен подстрелить хоть самого черта, если его шкуру можно пробить пулей! Уж простите меня за такое сравнение… Эх, если бы ваше преподобие видело; как он убил вот сейчас эту лисицу. Я сам не могу опомниться от удивления; я никогда не видел подобной ловкости, такого верного, такого быстрого взгляда… А как проворно Леонс орудует охотничьим ножом! Его рука не дрогнет! Не следует хвалить самого себя, но умения мосье Леонса говорят о том, что я хороший учитель.
– Вы не правы, Дени, – весело возразил приор, – надо быть справедливым даже к самому себе… А учитель вы прекрасный, я согласен. Ну, ступайте в аббатство, оставьте там вашу ношу, потом идите от меня к отцу эконому и скажите ему, чтобы он дал вам, Дени, двадцать луидоров, а вам, Жервэ, десять… Продолжайте верно служить моему племяннику, вы будете вознаграждены еще щедрее.
Дени и Жервэ хотели было поблагодарить приора за щедрость, но тот подал им знак, что желает остаться с Леонсом наедине. Поэтому они только поклонились и направились к монастырю. Леонс заговорил: