Жеводанский зверь
Шрифт:
Говоря это, Фаржо взял под руку своего собутыльника и потащил его к двери. Таким образом они прошли нижний зал гостиницы, где находились вдова Ришар и слуги. Легри, как нам известно, был одет очень щеголевато; по его шляпе с золотым галуном, по его шелковому кафтану, по его кружевам, бантам, его приняли бы за самого настоящего джентльмена. Фаржо, напротив, со своей сутулой осанкой, осунувшимся серым лицом и в поношенном костюме выглядел как совершенно опустившийся пьяница. Поэтому, хотя у обоих лица были красными, а одежда растрепанной, это сближение показалось трактирщице и ее служанкам весьма странным и нелепым.
Проигнорировав любопытные взгляды, они дошли до двора гостиницы, где Фаржо не с первой попытки сел на старую лошадь,
Через минуту Легри отправился отчитаться перед Ларош-Боассо о результате данного ему поручения.
Барон, закончивший завтрак, сначала нахмурил брови, увидев, в каком состоянии находится его поверенный, но когда Легри рассказал ему подробности своего разговора с Фаржо, в особенности когда показал ему важную бумагу, которую лесничий никак не хотел отдавать до этого дня, Ларош-Боассо не мог удержаться от восторга.
– На этот раз они в моих руках! – вскричал он с пылкостью. – Заставлю этих дерзких бенедиктинцев провалиться сквозь землю! Обвинение в убийстве, какое счастье! Одной угрозы разглашения этого гнусного преступления будет достаточно для того, чтобы заставить их возвратить мне поместье Варина… И какую прекрасную роль я буду играть! Мщение за несчастного убитого кузена. Мой гнев и моя ненависть к этим людям не изобрели бы ничего лучше… А как все ловко проделано, Легри! Вы, кажется, не пощадили себя в битве! Ваша храбрость будет оплачена по заслугам! Пусть теперь этот толстяк Фаржо поможет нам убить жеводанского зверя, прелестная владетельница замка будет принадлежать вам со всеми ее богатствами. Вы видите, что я не торгуюсь с вами за ваши услуги!
Может быть, в этом обещании барона заключалась ирония, но Легри, обыкновенная проницательность которого была притуплена в эту минуту, не заметил этого.
– Прекрасно, друг Ларош-Боассо! – сказал он с жаром. – Я узнаю наконец ваше обыкновенное великодушие. Предсказываю вам: все ваши желания исполнятся. Поручите это дело старику, вы увидите, как он им воспользуется. Успех несомненен; мой отец даст вам денег вперед, ручаюсь… Я говорил вам, барон, что я справлюсь с этим делом… И посмотрите, как я умею щадить ваше добро! Я нашел способ сберечь эти десять луидоров от жадности Фаржо.
Он достал из кармана горсть золотых монет. Ларош-Боассо отвернулся.
– Не надо, – возразил он с презрением. – Отдайте эти деньги Фаржо; они принадлежат ему.
– Вы не хотите? – спросил Легри. – Однако случаются дни, когда у вас не бывает много денег, барон, и вы были бы рады иметь их в случае надобности… Я сберегу их для вас… Не надо быть таким расточительным… Ах, любезный Ларош-Боассо, – продолжал он, вдруг переменив тон, – вы не можете понять, каких жертв требует от нас дружба! Поверите ли, что я унизился до того, что пил вместе с этим мужиком и обращался с ним как с товарищем; и это при мадам Ришар и ее служанках, которые подсмеивались надо мной… Весьма неприятное унижение…
– Иногда, унижаясь, возвышаются, – сказал барон. – Вы разберетесь с Фаржо, когда будете владельцем Меркоарскаго замка…
XVII Монастырь
Фронтенакское аббатство возвышалось, как мы сказали, недалеко от маленького городка Флорака, в одном из тех живописных, здоровых, выгодных мест, которые монахи умели выбирать для своих жилищ. Аббатство находилось в плодоносной долине, климат которой был мягким и теплым, в отличие от северных провинций. Фруктовые деревья, виноград, шелковичное дерево, которые на севере знают лишь по названиям, росли около монастыря в изобилии. Принадлежали аббатству и обширные луга для выпаса скота. Фронтенакская долина относилась к той благословенной области, которая называется южной Францией; это был уже юг со своим голубым небом, чистым солнцем, теплым ветром. Конечно, длинные цепи гор, расстилавшиеся на горизонте,
Аббатство было основано в древности, и многие из его насельников сыграли важную роль в истории провинции. Бенедиктинцы этого монастыря были знаменитыми комментаторами священных книг и учеными, занимавшимися историческими и литературными трудами. Множество пыльных томов, еще и ныне лежащих на полках наших публичных библиотек, были написаны в фронтенакских кельях.
Высота и внутреннее пространство зданий были столь же внушительны, как и история аббатства. Тут встречалась архитектура всех эпох, от готической XII и XIII столетий до плоской поверхности и прямых углов позднейших веков. Там и сям разрушенные шпили и камни, обожженные пожаром, напоминали перевороты и несчастья, испытанные этим аббатством. Но все постройки, составлявшие множество дворов, имели величественный вид; огромный парк со столетними деревьями предоставлял бенедиктинцам длинные аллеи, благоприятные для размышлений.
Вне этих обширных зданий существовал одинокий павильон, с отдельным садом и с отдельным входом; это была, так сказать, мирская часть аббатства; ее называли Павильоном Гостей. Он отводился лицам, связанным с монастырем, родственникам и друзьям бенедиктинцев, даже простым посетителям, и всех угощали там с пышным гостеприимством. Там жил также Леонс, которому близкое родство со всемогущим фронтенакским приором предоставило такое право. Любимый воспитанник монастыря занимал в этом корпусе здания спальную и кабинет. Пока он был ребенком, за ним с материнской нежностью ходила старая гувернантка; впоследствии один из послушников был ему внимательным и преданным слугой. Воспитанием Леонса занимался в первую очередь его дядя приор, но и другие фронтенакские аббаты также принимали в этом большое участие. Все лингвисты, математики, историки, теологи, находившиеся в монастыре, считали своим долгом внести лепту в становление личности этого питомца монастыря, и никогда молодой человек не имел столько замечательных учителей в различных отраслях человеческих знаний. Поэтому Леонс был чудом учености, а привычка видеть в павильоне многочисленных гостей, зачастую людей выдающихся, приучила его к обычаям света, среди которого он должен был жить.
Но с тех пор как Леонс вернулся из Меркоара со своим дядей, все в прежде спокойном павильоне изменилось. Обитатель этих мест, прежде домосед, вечно погруженный в науки, сделался шумным и рассеянным. Он выходил и возвращался в любое время дня и ночи; он окружил себя людьми, чуждыми монастырю, ездил верхом, и его охотничьи собаки возмущали своим лаем тишину монастырского двора. В кабинете математические инструменты покрывались ржавчиной, глобусы – пылью, книги, взятые из библиотеки аббатства, валялись на полу, между тем как на мебели лежали хлысты, шпоры и ружья. Словом, обитатель павильона вдруг перешел от трудолюбивой и созерцательной жизни к жизни деятельной и шумной, возвещающей о наступлении возраста страстей.
Однако эта перемена, по-видимому, не удивила и не огорчила приора и других фронтенакских сановников; напротив, все снисходительно улыбались, видя занятия Леонса, а дядя его, с благосклонностью, походившей на слабость, позволял ему без принуждения предаваться своим наклонностям. Несколько бенедектинцев низшего звания высказывались иногда против шумной жизни молодого человека. Племянник приора сохранял в своем поведении решительную независимость.
Таким образом началась зима. В одно прекрасное ноябрьское утро Леонс уехал на охоту со своим егерем и своим слугой. Приор вздумал выйти к нему навстречу и, раскрыв служебник, он медленными шагами шел по дороге, которая вела в ту часть владений монастыря, где находился Леонс.