Живая вода
Шрифт:
Сейчас Феликса даже начала различать знакомые растения. Барвинок. Фиттония. Лютики. Белена. Аквилегия. Горечавка. Лишайники северных широт, тропические цветы южных — здесь сочетались растения и цветы, которые попросту не могли обитать в одном месте. Лес словно состоял из кусочков с разных уголков земли.
Идти оказалось непривычно тяжело. Тело словно забыло о том, как оно работает. Феликсе никогда прежде не приходилось пробираться по местности без троп, да еще и с такой густой растительностью и буреломом. Леший вел через лес так, что
Теперь же чародейка шла так медленно, что ей казалось, будто она и вовсе не движется. Попытка провесить портал до побережья ни к чему не привела: она вышла практически в той же точке, в которой вошла. Пришлось продолжить идти пешком.
— Могла бы и подбросить меня немножко, — бурчала Феликса себе под нос. — Нет, взяла и смоталась! Надеюсь, хотя бы отплыть мы без нее сможем…
Через несколько часов ходьбы чародейка почувствовала, как живот слегка скрутило, потянуло. Это не причиняло боли, но почему-то заставляло злиться. “Голод, — вспомнила Феликса. — Ну надо же! Всего несколько месяцев, и я уже забыла, что это”.
Стоило ей задуматься о еде, как вокруг стали появляться плодовые деревья. Феликса с удивлением различила сарданафарскую флору: банан, дынное дерево, авокадо… Чародейка вспомнила, как Серебристые Форели нахваливали питательные свойства бананов и авокадо, и тут же набросилась на них, радуясь, что запомнила, как лучше есть странные зеленые плоды.
Время текло очень странно. Феликса готова была поспорить, что идет целый день, но солнце, пробивающееся сквозь зеленый покров, не изменило своего положения. Она не знала, радоваться этому или беспокоиться. Поделать с этим она все равно ничего не могла.
Еще немного, и разномастное окружение сменилось лесом, в который она вошла вместе с Анаштарой и Септагратом: светлые необъятные стволы, щетки магических кристаллов, растущие прямо в земле.
У подножья одного из стволов Феликса заметила какого-то зверя. Он лежал слишком далеко, чтобы разглядеть, кто это. Ожидать можно было чего угодно.
Зверь вдруг зашевелился, вскочил, поднял настороженно уши. Повел головой — должно быть, принюхался. И рванул к чародейке огромной золотистой лавиной.
Феликса едва не бросилась бежать, но зверь уже был близко, и она наконец рассмотрела его — огромную пуму с медовой шерстью. Чародейка радостно вскрикнула и бросилась навстречу.
Данатос успел принять человеческий облик. Он сгреб ее обеими руками, прижал так, что она едва могла пошевелиться. Но шевелиться не хотелось совершенно. Феликса впервые в жизни поняла, почему ее мать, обычно такая спокойная и сдержанная, со слезами повисала на отце, когда тот возвращался после долгого отсутствия.
Феликса чувствовала, как колотится сердце оборотня за широкой грудью, часто-часто: так звучат барабаны в свадебных и военных обрядах сардан. Запах меда, исходящий от Данатоса, казался острым и пряным, щекотал ноздри, согревал, пронизывал все тело.
— Ужасно, — шепнул он, прижимаясь щекой к ее виску. — Худшие дни в моей жизни.
— Дни? — удивилась Феликса. — Меня не было так долго?
— Угу.
Ни один из них не решался разжать рук. Стоять вот так, обнявшись, было слишком хорошо.
Оборотень вдруг хмыкнул.
— А я кое-что знаю, — проговорил он. Жар, исходящий от его тела, стал еще сильнее. Феликса слегка повернула голову, и увидела, что лицо Данатоса пошло алыми пятнами. — Ты меня любишь.
Феликса не выдержала и расхохоталась.
— Вот это новость! — она уперлась лбом в плечо оборотня. — Ничего от тебя не скрыть. Особенно если не пытаться.
— Вот как, значит, — фыркнул Данатос. — Ну, значит, я могу ни в чем не признаваться! Ты и сама все знаешь.
— Нет, — Феликса подняла голову, заглянула ему глаза. — Скажи. Вслух!
Он сказал. Феликса поддела его рубашку, настойчиво потянула вверх. Данатос поднял руки, позволив ей стянуть одежду, но выглядел немного озадаченным. По следующему движению он наконец понял, чего она хочет. И снова густо покраснел.
— Прямо здесь? — еле слышно спросил он.
— К черту дворцы.
Травы под ними казались мягче пуха и шелка. Цветочный аромат кружил голову, но это не могло сравниться с возможностью наконец касаться друг друга. Чувствовать, как приливает кровь. Как выскакивает из груди сердце. Как надрывается, застыв на жаркой вершине, тихий стон, и дыхание будоражит кожу горячечным ветром.
Мир вокруг застыл в ожидании бури — и буря пришла. Она разметала по траве черные косы и хохотала, как гром. Буря метала молнии серыми глазами и звала ливень, собирая золотистые тучи в невероятный, головокружительный штормовой фронт.
Золотое небо приняло ее в свои объятия, протянуло жадные руки. Небо горело, и буря горела вместе с ним, утопая в океане медового огня. Громовые раскаты кувыркались внутри, оседали электричеством на кончиках пальцев.
Шторм пронесся по земле, не оставив после себя камня на камне. Он разрушил все до основания — и собрал все заново, перетряхнул основы, вытащил на свет забытые сокровища, обновил почву для нового буйного роста.
Дождь пролился на них, настоящий ливень. Остудил разгоряченную кожу, выровнял сбившееся дыхание. Дождь стал священным даром, откровением небес, вернувшим двух потерявших покой смертных в реальность.
Вода, льющаяся с неба сплошной стеной, почему-то пахла гречишным медом и яблоками.
***
Когда они вернулись на побережье, было еще светло, но солнце уже зависло низко над горизонтом, окрасило свой свет мягким персиковым оттенком.
Феликса и Данатос промокли до нитки. Оба ждали, что им предстоит еще долгий путь из леса, но на деле вышли к океану меньше, чем за час. На берегу царил хаос: на воде болталось несколько шлюпок, и моряки уже начали грузиться в них.