Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы I-XXVI)
Шрифт:
– Наш конторщик, - представил его мистер Джонас в качестве хозяина и церемониймейстера.
– Старик Чаффи.
– Он глухой?
– спросила одна из девиц.
– Нет, не сказал бы. Он ведь не глухой, папаша?
– Я не слыхал, чтобы он на это жаловался, - ответил старик.
– Слепой?
– спросили девицы.
– Н-нет, не думаю, чтобы он был слепой, - сказал Джонас равнодушно. Вы ведь не считаете его слепым, папаша?
– Разумеется, нет, - возразил Энтони.
– Так что же с ним такое?
– Пожалуй, я вам скажу, что с ним такое, - прошептал
– Он ткнул в сторону своего почтенного родителя вилкой, чтобы девицам было понятно, кого он имеет в виду.
– Как это странно!
– воскликнули обе сестры.
– Видите ли, - продолжал мистер Джонас, - он всю жизнь корпел над цифрами и счетными книгами, а лет двадцать назад взял да и заболел горячкой. Все время, пока он был не в себе (недели этак три), он считал не переставая и дошел напоследок до миллионов, так что это, я думаю, и сбило его с панталыку. Ну, работы у нас теперь не так много, а конторщик он не плохой.
– Очень хороший, - сказал Энтони.
– Да и недорого обходится, - сказал Джонас, - во всяком случае свой хлеб ест не даром, а мы с него больше и не спрашиваем. Я вам говорил, что он почти никого не понимает, кроме папаши; зато его он всегда понимает и даже в себя приходит, просто удивительно. Он давно служит у папаши и привык к нему. Да вот вам: я видел, как он играет в вист с папашей - роббер за роббером, даже не имея понятия, кто их партнеры.
– Он ничего не ест?
– спросила Мерри.
– О да, - ответил Джонас, усердно работая ножом и вилкой.
– Он ест, когда его кормят. Только ему все равно, сколько ждать, минуту или час, если папаша сидит тут же; так что когда я голоден, вот как сегодня, я ему даю его порцию после того, как сам немного закушу, знаете ли. Ну, Чаффи, старый разиня, вы готовы, что ли?
Чаффи не пошевельнулся.
– Всегда был упрямый старый пень, - сказал мистер Джонас, хладнокровно кладя себе на тарелку второй кусок.
– Спросите его, папаша.
– Вы готовы, Чаффи, можно вам давать обедать?
– спросил старик.
– Да, да, - сказал Чаффи, весь просияв и становясь разумным человеческим существом при первом звуке его голоса, так что видеть это было и любопытно и трогательно, - да, да, совсем готов, мистер Чезлвит. Совсем готов, сэр. Готов, готов, готов.
– Тут он остановился и стал слушать, не скажет ли старик что-нибудь еще; но так как с ним больше не говорили, свет мало-помалу угас на его лице, и он снова обратился в ничто, в нуль.
– Смотреть на него не очень приятно, имейте в виду, - сказал Джонас кузинам, передавая отцу тарелку с порцией старика.
– Если это не суп, он всегда давится. Вот поглядите! Таращится, как слепая лошадь! Не будь это так смешно, я бы и не посадил его сегодня за стол; только, я думаю, это вас позабавит.
Бедный старик, предмет, этой гуманной речи, к счастью для себя, не понимал ее, как и почти всего, что при нем говорилось.
Казалось странным, что Энтони Чезлвит, сам глубокий старик, находил удовольствие в выходках своего любезного сынка по адресу бедной тени, сидевшей за их столом. Однако он находил в этом удовольствие, хотя, надо отдать ему справедливость, радовался не столько шуткам по адресу престарелого конторщика, сколько остроумию мистера Джонаса. По той же причине грубые намеки молодого человека, метившие даже в него самого, наполняли его ликованием, заставляя потирать руки и хихикать исподтишка, словно он хотел сказать: "Я его учил, я его воспитывал. Это мой наследник, мое произведение! Хитрый, пронырливый, скупой, он не растратит моих денег. Для этого я работал, на это я надеялся, это было целью всей моей жизни".
Поистине благородная цель, достижением которой стоило восхищаться! Но ведь есть и такие люди, которые, создав себе кумиров по образу и подобию своему, отказываются им поклоняться, обвиняя в их уродливости ни в чем не повинную природу. Энтони, во всяком случае, был лучше этих людей.
Чаффи так долго возился со своей тарелкой, что мистер Джонас, потеряв терпение, отобрал ее и попросил отца сообщить этому почтенному старичку, чтобы он лучше "навалился на хлеб", что Энтони и сделал.
– Да, да!
– воскликнул старик, просияв, как прежде, едва это сообщение было ему передано.
– Совершенно верно, совершенно верно. Весь в вас, мистер Чезлвит, ваш родной сын. Господь с ним, острого ума паренек! Господь с ним, господь с ним!
Мистеру Джонасу это показалось таким ребячеством (быть может, не без основания), что он расхохотался еще пуще и сказал кузинам, что в один прекрасный день Чаффи его, верно, уморит. После этого скатерть сняли и поставили на стол бутылку вина, из которой мистер Джонас налил девицам по стакану, прося их не церемониться с вином, так как там, откуда его взяли, найдется и еще. Однако, пошутив таким образом, он поторопился прибавить, что это он сказал только так и уверен, что они не приняли шутку всерьез.
– Я выпью за Пекснифа, - сказал Энтони.
– За вашего отца, милые мои! Умный человек, этот Пексниф. Осмотрительный человек! Хотя и лицемер, а? Ведь он лицемер, милые, а? Ха-ха-ха! Да, лицемер. Между нами говоря, лицемер. Он от этого не хуже, хоть иной раз и хватает через край. Во всем можно перестараться, дорогие мои, даже и в лицемерии. Спросите хоть Джонаса!
– Ну, когда бережешь свое здоровье, не бойся перестараться, - заметил многообещающий юноша, набивая себе рот.
– Слышите, милые мои?
– воскликнул Энтони в полном восторге.
– Умно, умно! Отлично сказано, Джонас! Да, в этом отношении нельзя перестараться.