Жизнь и приключения Мартина Чезлвита (главы I-XXVI)

Диккенс Чарльз

– Как вам сказать, я очень боюсь, - заметил мистер Тэпли, понизив голос, - что она и сама этого не знает. Надеюсь, она с ним не разминется. Она послала последнее письмо с оказией, а до тех пор это, кажется, не было точно между ними условлено; и если она не увидит его на берегу с носовым платком в руках, как на картинке в песеннике, - по-моему, она умрет с горя.

– О чем же, черт возьми, эта женщина думала, когда садилась на пароход?
– воскликнул Мартин.

Мистер Тэпли с минуту глядел на Мартина, лежавшего в изнеможении на койке, потом очень спокойно сказал:

– Да! В самом деле, о чем? Понять не могу! Он вот уже дна года как уехал. На родине она жила в бедности, очень одиноко, н только н ждала,

когда снова увидится с мужем. Очень странно, как это она сюда попала! Просто удивительно! Рехнулась немножко, должно быть! Другого объяснения, пожалуй, не подберешь.

Мартин слишком ослабел от морской болезни, чтобы как-нибудь ответить на эти слова или хотя бы прислушаться к ним внимательно. А так как та, о которой они говорили, вошла в эту минуту с горячим чаем, то разговор этот больше не возобновлялся, и мистер Тэпли, подав завтрак и оправив постель Мартина, ушел на палубу мыть посуду, состоявшую из двух жестяных кружек и такого же бритвенного тазика.

Отдавая должное мистеру Тэпли, следует сказать, что он страдал от морской болезни не меньше всякого другого пассажира на борту и к тому же отличался особенным талантом ушибаться обо все что возможно и падать вверх, тормашками от каждого толчка. Однако, решив, как он выражался, "не ударить лицом в грязь" при самых неблагоприятных обстоятельствах, он был душой общества среди пассажиров третьего класса и нисколько не стеснялся отойти в сторонку, почувствовав себя плохо, а затем как ни в чем не бывало возвращался к прерванному разговору, словно это было в порядке вещей.

Нельзя сказать, чтобы, оправившись от болезни, он стал веселее и добродушнее, потому что к этим его качествам трудно было бы что-нибудь прибавить, но теперь он еще деятельнее помогал самым слабым из пассажиров и занимался этим во всякое время и при всякой погоде. Если луч солнца проглядывал на пасмурном небе, Марк стремглав бросался в каюту и скоро выходил опять с женщиной на руках, или с кучей ребят, или со стариком, или с матрацем, или с кастрюлькой, или с корзиной - короче, с тем или другим одушевленным или неодушевленным предметом, который, по его мнению, следовало "проветрить". Если среди дня выдавался час-другой ясной погоды и соблазнял тех, кто почти не выходил из каюты, забраться в шлюпку или полежать на спардеке и съесть что-нибудь, среди них непременно оказывался мистер Тэпли: он то раздавал им солонину с сухарями и грог, то помогал детям, мелко кроша их порции карманным ножиком, то читал вслух какую-нибудь видавшую виды газету или пел для избранного общества веселую старую песню, то писал письма на родину для тех, кто не умел писать, то шутил с матросами, то чуть не падал за борт, то выходил, захлебываясь, из водопада брызг, то помогал, кому-нибудь - словом, всегда делал что-то такое, что развлекало всех. По вечерам, когда на палубе разводили огонь для стряпни и искры стаей летали между снастями и громадой парусов, угрожая кораблю верной гибелью от пожара, на тот случай, если стихиям воздуха и воды не удастся уничтожить его, мистер Тэпли опять был тут как тут и, сняв куртку и закатав рукава до локтей, работал за повара, стряпал самые необыкновенные блюда, давал советы, как признанный авторитет, и помогал всем и каждому довести до конца что-нибудь такое, что без него вовсе не было бы сделано и даже задумано. Короче говоря, еще никогда на борту прославленного и быстроходного пакетбота "Винт" не бывало такой популярной личности, как Марк Тэпли; и в конце концов общее восхищение зашло так далеко, что он начал серьезно сомневаться, есть ли какая-нибудь заслуга в том, чтобы быть веселым при таких радостных обстоятельствах.

– Если так пойдет и дальше, - изрек однажды мистер Тэпли, - то между "Винтом" и "Драконом" не окажется никакой разницы, сколько я могу заметить. В чем же тут заслуга? Я уж начинаю бояться, что судьба решила пустить меня по легкой дороге.

– Ну, Марк, - спросил Мартин, рядом с койкой которого высказывались эти соображения, - когда же все это кончится?

– Говорят, еще неделя, сэр, - сказал Марк, - и мы придем в порт. Пароход сейчас ведет себя неплохо, насколько возможно для парохода, сэр, хотя я не считаю, что это уж такая похвала.

– Я тоже этого не думаю, - простонал Мартин.

– Вам было бы много легче, сэр, если бы вы встали, - заметил Марк.

– И показался бы на палубе дамам и джентльменам, - возразил Мартин, с горечью напирая на каждое слово, - вместе с нищими, которых запрятали в эту гнусную дыру! От этого мне станет много легче, как же!

– Я, слава богу, не могу сказать по опыту, что чувствуют джентльмены, заметил Марк, - но только, по-моему, сэр, джентльмен должен чувствовать себя гораздо хуже здесь, внизу, чем на свежем воздухе, особенно если дамы и джентльмены в первом классе знают о нем ровно столько же, сколько он о них, и вряд ли станут о нем беспокоиться. То есть я бы так думал.

– Могу сказать вам в таком случае, - возразил Мартин, - что вы ошиблись бы, и сейчас ошибаетесь.

– Очень может быть, сэр, - сказал Марк с невозмутимым благодушием.
– Со мной это бывает.

– А лежать здесь!
– воскликнул Мартин, приподнимаясь на локте и сердито глядя на своего слугу.
– Вы думаете, это такое удовольствие лежать здесь?

– Ни в одном сумасшедшем доме, - сказал мистер Тэпли, - не найдется полоумного, который счел бы это за удовольствие.

– Так зачем же вы вечно меня понукаете и требуете, чтобы я встал? спросил Мартин.
– Я лежу здесь потому, что не желаю, чтобы потом, в лучшие времена, какой-нибудь выскочка-толстосум узнал во мне человека, который ехал вместе с ним третьим классом. Я лежу потому, что желаю скрыть свои обстоятельства и спрятаться сам, чтобы не явиться в Новый Свет с ярлыком последнего нищего. Если бы я мог купить себе билет первого класса, то держал бы голову высоко, наравне с прочими. А так как я этого не могу, то прячусь. Теперь вы поняли?

– Извините меня, сэр, - сказал Марк.
– Я не знал, что вы все это принимаете так близко к сердцу.

– Конечно, вы не знали, - возразил его хозяин.
– Да и как вы могли знать, если я вам не говорил? Вам нетрудно, Марк, быть всегда довольным и придумывать себе всякие заботы. Это даже естественно для вас в таких обстоятельствах, а для меня - нет. Неужели вы думаете, что на корабле найдется человек, который за это плаванье перенес хотя бы половину тех страданий, какие перенес я? Возможно ли это?
– спросил он, садясь на своей койке и глядя на Марка с укором.

Марк сильно наморщил лоб и, склонив голову набок, задумался над этим вопросом, видимо не зная, что ответить. Из замешательства его вывел сам Мартин, который сказал, снова укладываясь на спину и берясь за книгу, которую он до того читал:

– Но что толку предлагать вам такой вопрос, когда самая суть моих слов заключается в том, чего вы понять не можете? Налейте мне бренди с водой, похолодней и послабее, и дайте сухарь, да скажите вашей знакомой, которую я отнюдь не желал бы иметь столь близкой соседкой, чтобы она получше унимала своих детей, а не так как этой ночью; пускай шумят поменьше, - будьте добры.

Мистер Тэпли с большой готовностью отправился выполнять эти приказания; и, надо думать, воспрянул духом, выполняя их, ибо не раз твердил про себя, что "Винт", без сомнения, имеет гораздо больше преимуществ, чем "Дракон", так как на пароходе не в пример труднее быть веселым. Чрезвычайно приятно, заметил также про себя мистер Тэпли, что главное преимущество сойдет на берег имеете с ним и будет неизменно сопровождать его повсюду, - но что именно он подразумевал под этими утешительными словами, он так и не объяснил.