Жизнь Николая Клюева
Шрифт:
Другая поэма была напечатана отдельной книжкой в издательстве «Полярная звезда» в ноябре 1922 года. «Мать-Суббота», бесспорно, – одна из вершин творчества Клюева; она заслуживает самого пристального внимания. В этой поэме (первоначальное название – «Голубая Суббота») Клюев описал рождение хлеба – Ковриги, изобразив его как великое таинство жизни, как древний религиозный обряд. «Рождество хлеба, его заклание, погребение и воскресение из мертвых, чаемое как красота в русском народе, и рассказаны в моей «Голубой Субботе»», – говорил Клюев Н.И. Архипову. Известно еще несколько авторских, весьма иносказательных толкований поэмы: «Мистерия избы – Голубая Суббота, заклание Агнца и урочное Его воскресение. Коврига – Христос избы, хлеб животный, дающий жизнь верным». Или: «Причащение Космическим Христом через видимый хлеб – сердце этой поэмы».
На эту трудную, во многом «зашифрованную» поэму было мало откликов. «Ни одной строчки нового – перепевы «избяных песен». Образы, обороты, ритм, рифмы – все старое, давно знающим Клюева известное, набившее оскомину», – таково было явно предвзятое мнение В. Князева, рецензента «Красной газеты», который в своей заметке заявил также, что Клюев, «насмерть раненный войной и революцией, пытается воскреснуть, воскрешая былую свою бревенчато-таежную мистику». Высоко оценил «Мать-Субботу» поэт В. Рождественский, но в то же время отметил, что Клюев «возводит идеологические терема, и крылатую легкость слова отягчает смысловой нагроможденностью». Рождественский полагал, что в поэзии Клюева «прием побеждает дух»: «Если рассыпать эту густо нанизанную нитку, сколько прекрасных жемчужин можно поднять, не заботясь о конечном узоре!» В рецензии Рождественского речь шла и о скудости изобразительных средств у Клюева, о его «словно нарочитой бедности ритмической». Для ученика акмеистов, каким был в то время Рождественский, такая критика кажется вполне оправданной, тем более что метафорическая «густота» и известное однообразие приемов в стихах позднего Клюева действительно бросаются в глаза.
Сегодня, восемьдесят лет спустя, мы можем сказать, что клюевская «Мать-Суббота» выдержала испытание временем: она увлекает слушателя, звучит энергично, звучно. Крылатой стала ее первая строчка («Ангел простых человеческих дел»), проходящая как рефрен через всю поэму, – ее часто приводят, не догадываясь подчас об источнике. Известно письмо М. Горького к Ромену Роллану (от 13 января 1923 года), в котором русский писатель, сопоставляя повесть «Кола Брюньон» с романом Гамсуна «Соки земли», пишет: «Там, как и у Вас, главный герой – «ангел простых человеческих дел», гений труда и борьбы с природой».
О вытегорской жизни Клюева в 1921-1923 годах известно немного. Клюев продолжает участвовать в культурно-общественных событиях, хотя и не столь активно, как прежде. 9 октября 1921 года он выступает на концерте вытегорского Союза Молодежи; 19 апреля 1922 года – на вечере в городском театре, где проводился концерт в пользу голодающих Поволжья. «Поэт Клюев, – говорилось в неподписанной газетной заметке, – рассказывал сказку, смысл которой сводится к тому, что крест страданий народных можно нести только миром».
В августе 1922 года Клюев находился в Петрограде. Подтверждением этому служит запись поэта в альбоме Н.М. Гариной: «1922-го года 13 августа привез я Нине Михайловне Гариной красный поклон от Ковриги-Матери, от пеклеванного мужицкого Солнца, а был в этот день со мной сомысленник и поцелуйный брат мой Николай Ильичь <так! – К.А.> Архипов. Оба мы радовались, что в питерских камнях есть душа – цвет рябиновый. Николай Клюев».
В Петрограде поэт вновь посещает «Вольфилу» и Дом Искусств. В августе – сентябре 1922 года в периодику стали проникать сообщения, что Клюев будет читать свои воспоминания о Блоке на одном из заседаний «Вольфилы». Клюев действительно выступал в «Вольфиле» в конце августа – начале сентября 1922 года: он читал там еще не напечатанную «Мать-Субботу». Но рассказывал ли он в «Вольфиле» о своем знакомстве с Блоком, и если рассказывал, то что именно? Записанных воспоминаний Клюева о Блоке не осталось.
Тогда же, в августе 1922 года, в Вольфиле (на заседании, посвященном Блоку) происходит примечательное знакомство, которому суждено будет сыграть немаловажную роль в дальнейшей биографии поэта: поэтесса З.Д. Бухарова знакомит его с поклонником поэзии Блока, критиком и литературоведом Павлом Медведевым (1891-1938; репрессирован). Со временем П.Н. Медведев станет одним из ближайших Клюеву людей.
«...Невысокого росту, довольно крупная голова, широкий овал лица, умный крутой лоб, – записал Медведев свои первые впечатления от этого знакомства, – «медвежье солнце в зрачках»* [Слова из поэмы «Четвертый Рим»] – солнце и скорбь, волосы – русые, жидкие, в скобку, богомольные руки, здоровается – ладонь ковшиком, ситцевая русская рубашка – синяя с горошком, штаны в голенище, смазные сапоги без скрипа, поверх – зипун и широкополая шляпа. Общий вид – благообразный, благолепный, тихий, скромный, прислушивающийся; в голосе – мягком, приятном, тенорового тембра – заметный местный акцент.
Понравился. Говорит изнутри. Внутренним слухом силен. Умен, но, кажется, и хитер. Есть что-то от начетчиков.
В этот приезд из Вытегры много и часто встречались – у З.Д. Бухаровой, у В.В. Шимановского, в «Полярной Звезде»** [«Полярная звезда» – петроградское книжное издательство, выпустившее «Мать-Субботу»; в этом же издательстве вышел под редакцией П.Н. Медведева сборник материалов «Памяти Блока» (1-е изд. – 1922; 2-е изд. – 1923)] (22. 8), у меня (24. 8) – до самого отъезда 27 августа.
Дважды читал Кл<юев> «Мать-Субботу». Читает очень своеобразно, совершенно неповторимо и для стиля его музы – прекрасно. Читая, порою, плачет. У него вообще «слезный дар». Только слушая Кл<юева>, чувствуешь всю органичность его поэзии, глубину ее. В интимной беседе говорит много, умно, ярко, откровенно».
В октябре 1922 года друзья Клюева из Передвижного театра поместили в своем журнале заметку под названием «Болезнь Н.А. Клюева». Клюев в то время на самом деле недомогал, чему способствовали, возможно, участившиеся выпады против него в центральной печати. Уже тогда марксистская критика, хотя еще весьма осторожно, затрагивала вопрос о классовых корнях поэта. Наиболее веско прозвучал в 1922 году голос Л.Д. Троцкого. Первоначально опубликованная в «Правде», резкая и недвусмысленная статья Троцкого о Клюеве была затем перепечатана в губернской петрозаводской газете, после чего ситуация поэта в Вытегре становится небезопасной...
Впрочем, суждения Троцкого о Клюеве не лишены были трезвости и даже известной прозорливости. Он оценивал поэта как «крупную индивидуальность» и видел многое из того, чего подчас не замечали другие. Например, Троцкий ясно понимал, что Клюев многим обязан «городской» культуре, что, усвоив и переняв ее, он искусно украсил ею «крестьянский сруб своей поэзии». Справедливо подчеркивал Троцкий и противоречивость Клюева: «Одним лицом к прошлому, другим – к будущему». Вместе с тем, отнюдь не симпатизируя «лапотному Янусу», Троцкий подходил к поэту с классовой меркой и находил в нем «буржуазную выучку». «Хороший стихотворный хозяин», Клюев, по словам Троцкого, вывез из города свою «стихотворную технику», подобно тому «как сосед вывез оттуда граммофон». Собственно, в изображении Троцкого Клюев представал уже «кулацким» поэтом (хотя Троцкий старался избегать этого термина). Очерк заканчивался вопросом: «Каков будет дальнейший путь Клюева: к революции или от нее?» Ответ на этот вопрос был для Троцкого ясен: «Скорее, от революции: слишком уж он насыщен прошлым».
«Пишут обо мне не то, что нужно, – записал Архипов в январе 1923 года слова Клюева. – Треплют больше одежды мои, а о моем сердце нет слов у писателей.
Не литератором модным хотелось бы мне стать, а послушником у какого-нибудь Исаака Сириянина, чтоб повязка на моих бедрах да глиняный кувшин были единственным имуществом моим, чтоб тело мое, смуглое и молчаливое, как песок пустыни, целовал шафрановый ветер Месопотамии.
Вот отчего печаль моя и так глубоки морщины на моем лбу...».