Жизнь одного химика. Воспоминания. Том 2
Шрифт:
Летом 1927 года в Москве был назначен показательный суд над вредителями Донбасса, которые по данным, собранным ГПУ умышленно уменьшали добычу угля, заливали хорошие шахты, портили машины и т. п. Чтобы придать этому показательному процессу большую авторитетность, советское правительство решило вызвать в заседание суда особых общественных обвинителей, которые должны были показать публике, что обвиняемые действительно являются саботажниками и вредителями для советской власти и, следовательно, врагами народа. Эти лица должны были быть беспартийными, но пользующимися полным доверием правительства. Я считаю, что положение, в которое их ставила советская власть, было очень трудным, так как они могли только обвинять, хотя бы в душе и почувствовали, что обвиняемые во многих случаях совершенно не виноваты. Если бы они попробовали стать на их защиту, или даже промолчать по поводу возбуждаемых против них обвинений, то они становились бы на одну доску с обвиняемыми и подлежали бы преследованию со стороны ГПУ. Выбор правительства пал на П. Осадчего и С. Шейна, — на лиц, занявших видные посты в советской иерархии: Осадчий был заместителем председателя Госплана СССР, а Шейн — заместителем председателя НТУ и председателем Союза Инженеров,
Не успел я вступить в исполнение моих обязанностей после двухнедельного отпуска, который я провел на хуторе на
Угре, как был вызван в начале августа к Куйбышеву, относительно предложения одного швейцарского гражданина, который предлагал удивительно выгодные условия для изготовления бездымного пороха по особому способу, изобретенному одним инженером, живущим в Базеле. Я попросил некоторое время, чтобы ознакомиться с довольно об’емистой запиской, поясняющей выгодность этого способа. В следующее мое свидание с Куйбышевым и начальником Военно-Промышленного Управления, я доложил, что из данных, приведенных в записке, нельзя судить о предлагаемом упрощении способа получении пороха и самое лучшее было бы командировать кого-либо из экспертов в Базель, чтобы посмотреть это производство, которое может быть демонстрировано изобретателем. Швейцарская фирма, которая предлагала это изобретение СССР, указывала, что этим изобретением интересуются другие государства, но она не хочет продавать им лицензию, пока не получит ответа от СССР, потребности которой в порохе значительно превышают требования других стран. Тогда Куйбышев спросил меня, не согласился бы я сам поехать в Швейцарию и обследовать это предложение. Мне ничего не оставалось, как выразить согласие, — и через несколько дней я снова был в Берлине и начал хлопотать о швейцарской визе.
В Берлине я познакомился с представителем фирмы, которая владела этим изобретением и тогда я понял, почему советское правительство ухватилось за это предложение. Этот представитель был коммунистом и пользовался доверием Берлинского Полпредства. Фирма-же, которая владела изобретением, никакого отношения к пороховым делам не имела, а ее специальностью было производство или продажа масляных красок. Благодаря хлопотам этого представителя фирмы, я скоро получил визу и отправился в Базель. Изобретатель нового способа получения бездымного пороха был уже пожилой человек, приятный в обращении, знающий способы приготовления бездымных порохов. Когда он мне рассказал секрет своего производства, то я сразу понял, в чем он видит прогресс в изготовлении пороха, уменьшающий расход по отдельным опера-дням и сокращающий время всего производства. С теоретической точки зрения никаких абсурдных предложений он не делал, но можно было сомневаться, будет ли возможно на практике получить такие образцы пороха, которые отвечали бы современным требованиям. Я предложил ему вместе со мною изготовить в его небольшой лаборатории фунт такого пороха, и затем испытать его стрельбой, обещая ему не выдавать его секрета, в чем я предлагал дать подписку. Мое предложение было принято, и мы занялись изготовлением пороха по его способу.
Исходным материалом служила клетчатка в особой форме, что сразу предсказывало удешевление процесса. В течении первого дня порох был приготовлен и, после надлежащей сушки, на другой день был готов для испытания. К сожалению, я не мог сделать анализа на содержание в нем азота и рискнул согласиться на стрельбу им из винтовки довольно значительного калибра. Только потом я узнал, какой опасности я подвергался, стоя рядом с изобретателем, когда он производил стрельбу в особом сарае, приспособленном для подобных испытаний. После стрельбы я спросил изобретателя, были ли у него случаи разрыва оружия, и он должен был сознаться, что они имели место, когда производились опыты стрельбы из ружей, помещенных на станок. «Почему-же Вы стреляли с руки?» — спросил я его. Он ответил, что изобретателю неловко в присутствии покупателя бояться своего детища: без риска нельзя работать. Таким образом, стоя рядом с изобретателем, который стрелял из старого типа ружья патронами с почти что чистым пироксилином, я подвергал себя очень серьезной опасности.
Когда стрельба и другие испытания были закончены, было устроено особое заседание, в котором я должен был высказать свое мнение, и согласиться на уплату расходов по произведенным испытаниям. Я ответил, что финансовая сторона дела меня не касается; полное же суждение о пригодности этого способа изготовления бездымного пороха я могу иметь только тогда, когда будет сделан полный анализ образцов, которые они должны прислать в СССР. На этом мы расстались, и я уезжал из Базеля под впечатлением несерьезности всей этой авантюры. Впоследствии, когда в СССР были сделаны анализы присланных образцов, оказалось, что они содержали более 13% азота, что указывало на очень сильную нитрацию клетчатки, и порох изготовленный из такого продукта должен был отличаться большою! склонностью к детонации. Я помню, что еще в Базеле, внимательно следя за изготовлением пороха, я составил впечатление, что порох будет очень опасен при стрельбе и может причинить разрыв оружия. Конечно, советское правительство не приобрело лицензию на подобное изобретение.
Для того, чтобы координировать работы вновь образованного Военно-Химического Управления Реввоенсовета с работами Военно-Промышленного Управления ВСНХ, была образована специальная комиссия под моим председательством. В эту комиссию вошли следующие члены: начальник Воен.-Хим. Управл. Фишман, проф. Шпитальский, от Воен.-Пром. Управл. — Поварнин, химик-инженер, который ведал составлением планов изготовления удушающих средств на военных заводах; кроме того от ВСНХ был приглашен Гальперин. Эта комиссия заседала не более двух раз, не пришла ни к каким определенным заключениям, так как невозможно было примирить требования Фишмана с возможностью их осуществления в короткий срок. Так как я начал работу заграницей, с иностранной фирмой, я счел нужным подать заявление Фишману, чтобы он меня освободил совсем от обязанностей председателя Химического Комитета в его Управлении. Он на это согласился, поняв мою точку зрения. Я в свою очередь сказал ему, что во всякое время буду готов помочь ему советом, если он того пожелает. Он предложил мне, чтобы я числился консультантом; я не возражал, так как знал наперед, что моего совета он спрашивать никогда не будет. С этих пор я не стал принимать никакого участия в Военно-Химическом Управлении.
С моим уходом из Химического Комитета Военно-Химич. Управления Е. И. Шпитальский тоже перестал принимать в нем участие и по предложению» А. Н. Баха принял на себя обязанности заведующего Отделом ядовитых веществ, который было предложено создать в Карповском Институте во вновь выстроенном здании. Но Е. И. пробыл на работе в Карповском Институте очень недолгое время, так как не согласился во взглядах с помощником директора, Б. Збарским, который привык командовать и не считаться с чужим мнением даже в вопросах, которые ему были мало известны. Е. И. советовался со мной по поводу своего ухода и очень неосторожно вел со мною часовые разговоры по телефону, критикуя довольно резко постановку дела в Карповском Институте. Я не сомневаюсь, что многое из этих разговоров послужило впоследствии обвинительным материалом против Е. И. Я советывал Е. И. совсем оставить работу с ядовитыми веществами и посвятить себя всецело научной деятельности в Московском Университете, где он создал прекрасную физико-химическую лабораторию, в которой уже работало до 40 человек и где стали исследовать очень интересные проблемы. Но Е. И., который посвятил много сил разработке методов изготовления различных ядовитых веществ (в особенности фосгена и иприта), был, конечно, в большом затруднении, чтобы решаться совсем отказаться от этой области, где он несомненно принес большую пользу советскому правительству. Поэтому, он согласился принять участие в русско-немецкой комиссии, сначала в качестве консультанта, а потом, когда немцы вышли из состава и наш договор с немецким правительством относительно изготовления ядовитых газов был прекращен, то Е. И. было поручено составить проект завода для изготовления больших количеств упомянутых выше веществ. Кроме этой работы, Е. И. согласился принять большое участие в работе вновь образованного учреждения, которое возглавлял Ступников, для приведения в порядок Ольгинского Завода, который был оборудован еще в военное время моим Химическим Комитетом для изготовления отравляющих веществ. На этом заводе предполагалось установить целый ряд производств, — сначала в полу-заводском масштабе, — для окончательной выработки больших проектов.
Хотя мне приходилось время от времени посещать Оль-гинский завод, но активного участия в этом деле я не принимал. Из этого перечня деятельности Е. И. можно видеть, какая громадная работа была возложена на его плечи, и надо было удивляться его способности, при плохом его здоровьи, талантливо выполнять все эти трудные задачи. Как было ранее указано, Е. И. потерял одну ногу, вследствие начавшегося заражения крови после неудачной операции одного пальца, который он неудачно поранил, обстригая ноготь. Такого талантливого человека надо было беречь и беречь, но большевики выслушивая от него резкие замечания, не могли ему этого прощать и в скором времени он был арестован, о чем я буду говорить ниже.
Интересно здесь привести один эпизод, который до некоторой степени может характеризовать прием, который большевики и к ним примазывавшиеся применяли, чтобы провоцировать и при малой оплошности с нашей стороны погубить нашего брата — беспартийных. Вскоре после моего удаления из НТО Б. Збарский позвонил мне по телефону, прося назначить время, когда он мог бы поговорить со мною- по очень серьезному делу. На этом свидании Збарский сделал мне, как выдающемуся человеку в Союзе предложение сделаться учредителем особого общества, которое должно было называться вроде «Общества содействия социалистическому строительству». Оно должно было состоять из лиц, всецело преданных советской власти и могущих своим влиянием способствовать развитию промышленности, экономики, науки и пр., и кроме того, как общественная организация, давать некоторые советы правительству для упорядочения дела в той или другой области народного хозяйства. Члены этого общества могут откровенно высказывать свои мнения, не боясь ГПУ, так как их благонадежность уже устанавливается вхождением в эту организацию. Збарский сказал мне, что во главе организационного комитета стоят А. Н. Бах, С. Д. Шейн, он, академик Н. С. Курнаков, П. П. Лазарев и некоторые другие. Я очень поблагодарил Збарского за его обращение и доверие ко мне, ко сказал прямо, что никогда политическими делами не занимался, ни в какие общества подобного типа не входил и войти не могу. Я всегда и без подобного общества, давал советскому правительству свои советы для улучшения химической промышленности, не боясь, будет ли оно принято или нет; но я слишком занят своей научной работой, чтобы уделять время на заседания, которых я вообще стараюсь избегать. Конечно, мой ответ произвел очень неблагоприятное впечатление, но я был непоколебим, и в этой организации не принимал никакого участия. Спустя некоторое время Збарский обратился с подобным предложением к проф. Чичи-бабину и Шпитальскому. Чичибабин отказался наотрез, так как он не социалист и в этой организации ему не место. Шпитальский очень остроумно ему ответил, что и Збарский, и его родители очень хорошие люди, но лучше было бы ему не заниматься подобными делами, а то за подобную деятельность, если она будет иметь критический характер, недалеко и до Лубянки, — несмотря на все заверения ГПУ.
Несмотря на наш отказ, общество все таки организовалось, и его устав был опубликован в газетах. В прессе было указано, что в эту организацию вошли лучшие представители интеллигенции Союза, и они будут настоящими помощниками советской власти. Но подводя итоги деятельности этой организации можно ныне сказать, это это было мертворожденное дитя, не принесшее ни малейшей пользы и насчитывавшее в своем составе сравнительно небольшое число лиц. В скором времени оно заглохло, не успевши расцвесть.