Жизнь Шарлотты Бронте

Гаскелл Элизабет

Я, кажется, уже писала, что некоторые из ныне здравствующих подруг Шарлотты называют зерном, из которого вырос роман «Джейн Эйр», историю, услышанную мисс Бронте в то время, когда она работала у мисс Вулер. Однако с уверенностью говорить об этом нельзя, это всего лишь догадка. Те, с кем сама Шарлотта беседовала о своих сочинениях, теперь уже умерли или хранят молчание. Читатель, возможно, заметил, что в переписке, которую я постоянно цитирую, нет ни слова ни о публикации стихотворений, ни о намерениях сестер напечатать какие-либо прозаические сочинения. Но сама я помню множество подробностей, которыми меня снабжала мисс Бронте в ответ на мои расспросы о ее сочинительстве. Она рассказывала, что пишет не каждый день. Иногда проходят недели и даже месяцы, прежде чем она оказывается способной добавить что-нибудь к уже написанному. А в одно прекрасное утро она просыпается и ясно видит, как должна развиваться дальше ее история, видит настолько отчетливо, что требуется только оставить дела по дому и дочерние обязанности и, получив в свое распоряжение свободное время, сесть и записать все происшествия и мысли, которые занимают в это время ее ум больше, чем события действительной жизни. Какова, однако, ни была бы сила этой одержимости (если можно так сказать), все подруги Шарлотты, все свидетели ее повседневной жизни и забот по дому твердят в один голос: никогда не случалось такого, чтобы мисс Бронте не откликнулась немедленно на голос долга или призыв другого человека о помощи. В доме возникла необходимость подыскать помощницу для Тэбби, которой было уже почти восемьдесят лет. Старая служанка

очень ревниво относилась к своим обязанностям и терпеть не могла перекладывать работу на других. Она не выносила даже намеков на то, что острота ее чувств с годами притупилась. Вторая служанка не смела вмешиваться в дела, которые Тэбби считала своей исключительной прерогативой. Среди прочего Тэбби сохранила за собой право чистить картошку к обеду. Но поскольку видела она уже плохо, то в картошке оставались черные пятнышки, которые у нас на севере называют «глазками». Мисс Бронте была слишком прилежной домохозяйкой, чтобы не замечать этого, но ей не хотелось оскорблять верную старую служанку, приказав ее молодой помощнице дочистить картошку как следует и тем самым дав понять Тэбби, что она работает уже не так хорошо, как раньше. Поэтому Шарлотта поступала так: пробравшись на кухню, она потихоньку, незаметно для Тэбби, утаскивала оттуда кастрюлю с картошкой и, прервав на полпути полет своего художественного воображения, тщательно дочищала глазки на картофелинах, а затем бесшумно ставила кастрюлю на место. Этот маленький эпизод показывает, как серьезно относилась Шарлотта к своим домашним обязанностям даже в то время, когда ею владела творческая одержимость.

Любой, кто внимательно читал сочинения мисс Бронте – будь это напечатанные романы или оставшиеся в рукописи письма, – всякий, кому выпала редкая удача беседовать с ней, обязательно отмечал, с какой тщательностью она отбирает слова. Сама Шарлотта была особенно внимательна к этому. Выбранные слова были истинным зеркалом ее мыслей, никакие другие, пусть и кажущиеся неотличимыми по значению, ей не подходили. У нее был тот практический взгляд на истинность выражения, о которой писал мистер Тренч²⁰², подчеркивая, что это долг, которым многие пренебрегают. Мисс Бронте терпеливо ждала, когда к ней придет нужное слово, пока оно наконец не отыскивалось. Это могло быть провинциальное словечко, а могло быть и слово с латинским корнем: если оно правильно выражало ее мысль, Шарлотта не заботилась о том, откуда оно взялось. Такой отбор слов превращал ее стиль в подобие мозаики. Каждая часть, какой бы маленькой она ни была, оказывалась прилажена к своему месту. Мисс Бронте никогда не начинала писать предложение, пока не понимала ясно, что хочет сказать, пока не подобрала со всей тщательностью нужные слова и не расположила их в правильном порядке. Поэтому в ее рукописях – клочках бумаги, покрытых карандашными записями, которые мне доводилось видеть, – иногда было вычеркнуто целое предложение, но очень редко – отдельное слово или выражение. Она писала на этих бумажках самым миниатюрным почерком, а бумажки клала не на стол, а на доску, вроде тех, которые используются при переплетении книг. К этому ее вынуждала близорукость, а кроме того, это позволяло ей писать карандашом по бумаге, сидя в сумерках у камина или же, как часто бывало, во время ночной бессонницы. Беловые рукописи переписывались с этих клочков бумаги уже вполне ясным, читабельным и изящным почерком, который мало чем уступал типографскому шрифту.

У сестер сохранилась прежняя привычка, еще с тех времен, когда была жива тетя: в девять часов вечера откладывать всю работу и начинать общую беседу, во время которой они обычно расхаживали туда-сюда по гостиной. В этот час они пересказывали друг другу истории, которые писали, в подробностях излагая сюжеты. Раз или два в неделю каждая из сестер читала остальным написанное и выслушивала замечания. Шарлотта признавалась, что эти замечания довольно редко вынуждали ее что-либо менять в тексте, поскольку ею владело чувство, будто она описывает реальную действительность. Однако вечерние чтения представляли для всех несомненный интерес: они освобождали от гнетущей повседневности и давали свободу. Именно в один из таких вечеров Шарлотта решила, что сделает героиню своего романа невзрачной, малорослой и непривлекательной, вопреки сложившейся литературной традиции.

Автор проникновенного некролога, посвященного «смерти Каррера Белла»²⁰³, скорее всего, почерпнул свои сведения от самой мисс Бронте. Осмелюсь процитировать то, что он пишет о «Джейн Эйр».

Однажды она сказала сестрам, что они не правы, и не правы в моральном смысле, когда делают героинь своих романов красавицами и считают, что это в порядке вещей. Те возразили, что иначе невозможно сделать героиню интересной читателю. Ответ Шарлотты был таков: «Я докажу, что вы не правы. Я выведу героиню такой же маленькой и невзрачной, как я сама, но она покажется вам обеим интересной». Так появилась, по ее словам, Джейн Эйр. «Однако она – это не я, совсем не я». По ходу работы роман стал захватывать писательницу. Когда она дошла до описания Торнфилда, ей уже трудно было остановиться. Будучи крайне близорукой, она писала в маленьких квадратных записных книжечках, близко поднося их к глазам; первый вариант всегда набрасывался карандашом. Она принялась за работу и не прекращала ее в течение трех недель. К моменту, когда героиня покинула Торнфилд, писательница находилась почти что в лихорадке и потому вынуждена была приостановиться.

Вот и все, как я понимаю, что мы знаем о концепции и композиции этой замечательной книги, которая, впрочем, была только начата к тому моменту, когда мисс Бронте с отцом вернулись в Хауорт из полной тревог поездки в Манчестер.

Они прибыли домой в конце сентября. Мистер Бронте с каждым днем чувствовал себя все лучше, хотя ему по-прежнему запрещалось чересчур напрягать зрение. В отсутствие Шарлотты дела в доме шли совсем не так плохо, как она опасалась, и ей оставалось только выразить благодарность Господу за то, что не случилось ничего дурного.

Вскоре после приезда мисс Бронте получила предложение открыть школу в некоем месте вдалеке от Хауорта. Ничего определенного об этом предложении мне узнать не удалось, кроме того, что оно вызвало следующий характерный для Шарлотты ответ в письме:

Оставить дом!.. Я думаю, что никогда не смогу найти здесь себе работы, да и вообще занятий. Здесь пройдет лучшее время моей жизни, все мои способности и немногочисленные умения будут утрачены. Эти мысли причиняют мне боль, но тем не менее, когда я обращаюсь за советом к своей совести, она подтверждает, что я поступаю правильно, оставаясь дома, а как только я поддаюсь желанию освободиться, она приносит мне сильнейшие угрызения. Вряд ли выйдет что-либо хорошее, если я проигнорирую подобные предупреждения. Хотелось бы поскорей снова получить от тебя весточку. Соберись с духом и заставь его дать тебе ясный, а не расплывчатый ответ на вопрос, каких именно учениц он может обещать. Людям часто кажется, что они способны на великие подвиги, до тех пор, пока не попробуют что-либо сделать. И найти учеников – это совсем не то, что найти какой-либо товар для продажи.

Как бы ни проходили эти переговоры, в конце концов Шарлотта решила послушаться голоса совести, приказывавшего ей оставаться дома до тех пор, пока ее присутствие могло радовать или утешать тех, кто пребывал в печали, а также иметь хоть малейшее влияние на того, кто был причиной этой печали. Следующий фрагмент дает нам представление о заботах обитателей хауортского дома. Письмо датировано 15 декабря.

Надеюсь, ты не замерзла; холода здесь просто ужасающие. Не припомню в прошлом таких полярных дней. Должно быть, Англия действительно дрейфует в сторону Арктики. Небо совершенно ледяное, земля промерзла, ветер напоминает обоюдоострую бритву. Из-за этой погоды мы все жестоко простужены и кашляем. Бедняжка Энн жестоко страдала от приступов удушья, но теперь ей, слава Богу, гораздо лучше. Мы пережили две беспокойные

ночи на прошлой неделе, когда ее кашель и затрудненное дыхание было страшно даже слышать, но она переносила все без единой жалобы, позволяя себе только вздохнуть в те минуты, когда чувствовала себя совсем измотанной. Энн обладает удивительной, героической способностью к терпению. Я восхищаюсь ею, но сама бы так поступать не могла. <…> Ты пишешь, что я должна «рассказать тебе многое». Что же ты хотела бы услышать? Ничего не происходит в Хауорте – по крайней мере, ничего хорошего. Где-то неделю назад у нас случилось одно маленькое происшествие, заставившее нас очнуться, но вряд ли сообщение о нем принесет тебе удовольствие, как не принес его нам этот случай, и вряд ли ты скажешь мне спасибо за такой рассказ. Это было просто-напросто посещение полицейского офицера, который приехал к Б., чтобы попросить его либо заплатить долги, либо проехаться с ним в Йорк. Долги, разумеется, пришлось заплатить. Мало приятного в том, чтобы время от времени терять деньги таким образом, но что пользы долго толковать о подобных вещах? Это не сделает его лучше.

28 декабря

Писать тебе сейчас кажется мне каким-то фарсом, поскольку у меня нет ничего, достойного рассказа. И это было бы фарсом и мне следовало бы отложить письмо недели на две, если бы не два обстоятельства. Во-первых, мне хочется получить от тебя очередную весточку. Все твои письма очень интересны, в них есть некая изюминка, и в то же время они наполнены жизненными подробностями. Получать их и читать – сплошная радость, но я не могу надеяться на них, если не отвечу тебе. Хотела бы я, чтобы можно было устроить переписку в одну сторону. Вторая причина того, что я тебе пишу, – это замечание в твоем последнем послании об одиночестве, которое ты чувствуешь, почти как я в Брюсселе, и потому тебе особенно хочется дождаться отклика от старой знакомой. Это мне близко и понятно. Помню, когда я жила в упомянутом тобой городе, даже крошечная записка из дому была для меня драгоценной. Вот поэтому я и пишу. Но есть и третья причина: меня преследует страх, что ты решишь, будто я тебя забыла и в разлуке мое отношение к тебе охладеет. Забыть тебя – это противно всей моей природе. Хотя если бы мы все время находились рядом, я могла бы по временам изрыгать пламя и взрываться, да и ты сердилась бы на меня, но в конце концов мы всегда мирились бы и продолжали идти по жизни дружно. Приходилось ли тебе испытывать недовольство собой, когда долго живешь на одном месте, в одном окружении, когда приходится бесконечно повторять одни и те же скучные действия? Мне приходилось, я и сейчас пребываю в этом незавидном состоянии духа. По-видимому, у меня дурной темперамент – слишком раздражительный, необузданный и пылкий. Мне почти что хочется приобрести то постоянное спокойствие, которое свойственно миссис ***, по твоему описанию. Или я, по крайней мере, с радостью приобрела бы ее способность скрывать свои чувства и властвовать собой. Но, позаимствовав ее хладнокровие, я отказалась бы от ее искусственных привычек и идеалов. В конце концов я предпочитаю оставаться такой, какая я есть. <…> Ты правильно поступаешь, что не позволяешь себе сердиться на всякие условности. Рассматривай все новое как возможность получить жизненный опыт: видишь мед – собери его. <…> Мне не кажется, что нам следует относиться с презрением к явлениям этого мира просто потому, что мы пока не привыкли к ним. Напротив, часто те обычаи, которые выглядят абсурдно, имеют под собой глубокие основания, и, если мне снова когда-нибудь доведется оказаться в среде иноземцев, я постараюсь тщательно все изучить, прежде чем осуждать. Постоянная ирония и склонность указывать на чужую вину – это всего лишь проявление глупости. Энн чувствует себя гораздо лучше, но папа уже две недели болен гриппом, он иногда просто ужасно кашляет, и настроение у него подавленное.

Так закончился 1846 год.

Глава 2

Следующий год начался с затяжного периода холодной и пасмурной погоды, которая сильно сказывалась на организме Шарлотты, ослабленном постоянными заботами и страхом. Мисс Бронте упоминает в письмах почти полную потерю аппетита и пишет, что после всех мучений этого немилосердного времени она выглядит «серой, старой, вымотанной, словно в воду опущенной». Холод стал причиной сильной зубной боли, от которой она каждую ночь мучилась бессонницей. Длительное бодрствование сказывалось на нервах, обостряя ее чувствительность к неприятностям ее безрадостной жизни. Однако она не была склонна приписывать умственное беспокойство расстроенному здоровью. «В конце концов, – говорила она в то время, – у меня есть многое, очень многое, за что я должна быть благодарна». Подлинные обстоятельства ее жизни можно узнать по следующим фрагментам из ее писем.

1 марта

Рискуя показаться слишком требовательной, не могу удержаться от того, чтобы не сказать: мне хочется, чтобы каждое твое письмо было таким же длинным, как последнее, которое я получила. Короткие записочки сродни маленьким кусочкам какой-нибудь очень хорошей пищи: они сильно возбуждают аппетит, но не насыщают его. Письмо же оставляет тебя более сытым. Но ничего, пусть, я очень рада получать и записки. Пожалуйста, не думай, что если у тебя нет времени и не произошло важных событий, то не стоит черкнуть пару строк. Поверь мне, и пара строк будет прочитана с большой радостью. И хотя мне нравятся длинные письма, мне не хотелось бы заставлять тебя писать их. <…> Я очень рада была бы видеть тебя в Хауорте, прежде чем я сама соберусь снова в Б. Такое желание и естественно, и правильно. Чтобы как следует поддерживать дружеские отношения, нужно сохранять баланс взаимных обязанностей, иначе в душе зарождается тревога и обе стороны лишаются покоя. Летом или в иное время, когда наступит хорошая погода, твой визит к нам окажется приятнее, чем зимой. Мы сможем чаще гулять на свежем воздухе и будем не так зависимы от дома и нашей комнаты. Брэнвелл в последнее время ведет себя очень плохо. Похоже – я сужу по экстравагантности его поведения, а также по некоторым его загадочным намекам (он ведь никогда не говорит прямо), – что в ближайшее время мы услышим о его новых долгах. Мое здоровье стало получше. Я виню во всем слабость, которая нападает на меня во время холодной погоды, а не заботы, которые меня занимают.

24 марта 1847 года

По-видимому, если все будет в порядке, мы сможем повидаться в Хауорте. Я должна была бы рассердиться на тебя за преувеличения, с которыми ты рассказала мисс М.²⁰⁴ о моем плохом самочувствии; к тому же ты убеждала ее, что мне следует обязательно покинуть дом. Я не буду больше писать, что нахожу себя старой и уродливой, – надо думать, люди не имеют права так говорить до тех пор, пока не окажутся при последнем издыхании. Скоро мне исполнится тридцать один год. Юность промелькнула как сон, и как дурно я с ней обошлась. Что было сделано за эти тридцать лет? Почти ничего.

Спокойные и безрадостные дни проходили своим чередом. У сестер все время был перед глазами, и уже долгое время, пример того, как можно погубить собственные таланты и способности, и примером этим служил их брат, некогда безумно любимый, гордость семьи. Сестры утешали старика-отца, который тем тяжелее переживал семейные несчастья, чем больше проявлял молчаливый стоицизм и терпение. Они заботились о его здоровье, на которое он не жаловался никогда, как бы себя ни чувствовал. Они старались сделать все возможное, чтобы сохранить драгоценные остатки его зрения. Им приходилось прикладывать все больше усилий, чтобы поддерживать порядок в своем скромном домашнем хозяйстве, чтобы покрыть запросы и траты, совершенно чуждые их самоотверженным натурам. Они старались воздерживаться от излишнего общения с ближними, однако если вступали с кем-то в разговор, то всегда находили добрые слова, пусть и немногочисленные. А нужно было совершить добрый поступок – никто в поселке не сомневался, что это сделают сестры из пастората. Они регулярно посещали приходские школы, и часто получалось так, что редкие и краткие выходные дни Шарлотты, проведенные в гостях, сокращались из-за того, что ей нужно было спешить в воскресную школу.